Андрей Полянский - Зажги свою искру

«Самое глубокое восхождение – это путь к себе. Там, в тишине сердца, загорается искра, которая способна озарить весь мир.»

Когда солнце заходит за горизонт, мир словно становится чужим. В тот момент, когда последние его лучи исчезают за линией горизонта, я чувствую, как внутри меня просыпается тихая пустота – та, что не зовет за собой, не требует объяснений, просто существует. Я сижу у окна, наблюдая за темным небом, и в каждом движении чувствую тяжесть прошедших дней. Время будто остановилось где-то между мной и этим бескрайним мраком – ни туда, ни сюда. Каждая мысль, словно капля дождя, бьется о стекло, не находя выхода, а я – словно заблудшая тень, что тихо скользит по границе между прошлым и настоящим, не находя себе места.

Мир за окном кажется таким далеким, и все мои попытки найти в нем хоть какую-то надежду кажутся тщетными. Я знаю, что внутри меня лежит нераспознанная грусть, которая не желает утихать, даже когда наступает ночь. Просто потому, что иногда тишина – это самое громкое ощущение, самое тяжелое бремя, которое можно нести. И я знаю, что это только начало.

Эта тишина не была приятной, умиротворяющей. Она была липкой, давящей, словно густой туман, проникающий в каждую щель, в каждый уголок души. В ней слышались отголоски непрожитых моментов, несказанных слов, невыплаканных слез. Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на ровном дыхании, но даже оно казалось чужим, механическим. Будто мое тело продолжало функционировать по инерции, в то время как моя душа замерла где-то в прошлом, в точке невозврата.

Я вспомнил его смех. Легкий, искренний, способный разогнать любую тень. Теперь этот смех существовал только в моей памяти, как призрак, являющийся в самые неожиданные моменты, чтобы напомнить о том, чего больше нет. Я открыл глаза и снова уставился в темноту. Там, за стеклом, мир продолжал свою суету, не замечая моего одиночества. Машины проезжали мимо, их фары прорезали мрак, на мгновение освещая лица прохожих, спешащих по своим делам. У них были цели, у них были люди, к которым они возвращались. У меня же не было ничего, кроме этой комнаты, наполненной эхом прошлого.

Я встал, чувствуя онемение в ногах. Подошёл к старому пианино, которое стояло в углу комнаты, покрытое тонким слоем пыли. Когда-то его клавиши откликались на мои пальцы, наполняя пространство музыкой – музыкой, которая выражала то, что невозможно было сказать словами. Теперь оно молчало, как и я. Я провёл пальцами по холодным клавишам, и в ответ – лишь скрип старого дерева. Даже музыка, казалось, покинула меня.

В такие моменты я чувствовал себя словно старая книга, забытая на полке. Страницы пожелтели, обложка выцвела, и никто больше не открывал ее, чтобы прочитать историю, заключенную внутри. Моя история была полна грусти, потерь и невысказанной тоски. И я не знал, есть ли в ней еще хоть одна глава, достойная того, чтобы быть написанной.

Я вернулся к окну. Ночь окончательно вступила в свои права, и небо стало черным, беззвездным. Лишь тусклый свет уличных фонарей пробивался сквозь темноту, создавая призрачные тени. Я прижался лбом к холодному стеклу, чувствуя, как холод проникает сквозь кожу, достигая самого сердца. Это был знакомый холод, холод одиночества, который стал моим постоянным спутником. И я знал, что эта ночь будет долгой. Очень долгой.

Холод стекла казался единственным осязаемым ощущением в этом нереальном мире. Он пронизывал насквозь, до самых костей, напоминая о моей собственной хрупкости, о том, как легко разрушить то, что казалось незыблемым. Я отстранился от окна и прошел вглубь комнаты. Каждый шаг сопровождался тихим скрипом пола, который в этой тишине звучал как гром. Казалось, даже сам дом скорбит вместе со мной.

Я остановился перед книжной полкой. Раньше она была наполнена книгами, которые мы читали вместе, обсуждали, смеялись над ними или спорили до хрипоты. Теперь многие тома отсутствовали, их забрала с собой пустота, оставшаяся после его ухода. Я провел рукой по корешкам оставшихся книг. Каждая из них хранила в себе частичку нашей общей истории, но открыть их сейчас было бы слишком больно. Это было бы равносильно тому, чтобы снова пережить все моменты, которые сейчас лишь причиняли боль.