Габриэль Зевин - Завтра, завтра, завтра

В оформлении обложки использована картина Кацусики Хокусая «Большая волна в Канагаве» («Метрополитен-музей», Нью-Йорк).

This edition is published by arrangement with Sterling Lord Literistic, Inc. and The Van Lear Agency LLC

* * *

Посвящается Х. К. Снова.
С тобой – и в работе, и в играх…

То – что Любовь – это все –
Вот все – что мы знаем о ней –
И довольно!
Должен быть груз приноровлен к силе тяжести[1].
Эмили Дикинсон

I. Больные детки

Прежде чем Мазер стал Мазером, он был Самсоном Мазером, а еще прежде – Самсоном Масуром или просто Сэмом, увенчавшим ником С.Э.М. зал славы «Донки Конга», игры, в которую он резался на аркадном автомате дедушки. Так изменение двух букв превратило милого, типично еврейского паренька в виртуозного Творца миров.

Декабрьским полднем клонившегося к закату двадцатого столетия Сэм вышел из вагона метро и увидел, что проход к эскалатору забит плотной толпой неподвижно застывшего народа. Раскрыв рты, люди таращились на какую-то рекламу. Сэм опаздывал. Декабрь близился к концу, и ему кровь из носу надо было встретиться с научным руководителем до начала каникул. Он откладывал эту встречу уже больше месяца. Сама по себе толпа его не занимала: чем бы эти идиоты ни тешились, лишь бы не путались под ногами. Но ведь они путались. Их было не обойти. А значит, чтобы выбраться из этого месива на свет божий, ему придется пробивать дорогу локтями.

Сэм поежился под несуразным и тяжеленным шерстяным бушлатом, которым разжился у соседа по комнате, Маркса. Маркс еще на первом курсе купил бушлат в комиссионном армейском магазинчике и забыл о нем почти на целый семестр, оставив валяться в пакете в прихожей. Его неминуемо съела бы моль, если бы Сэм не положил на него глаз. Зима в тот год выдалась особенно лютая, но доконала Сэма не она, а апрель (о, этот апрель! о, эти безумные массачусетские зимы!) с его шквалистым северо-восточным ветром, и Сэм, подавив гордость, выпросил у соседа преданное забвению пальто. Соврал, что ему нравится фасон. Маркс, как Сэм и предвидел, ответил: «Носи на здоровье». Бушлат, подобно большинству приобретаемой в военных комиссионках одежды, пропах плесенью, пылью и смертью, и Сэм старался не думать, каким образом он очутился в магазине. По крайней мере, согревал он намного лучше калифорнийской ветровки, в которой Сэм щеголял почти весь первый год обучения. А еще Сэм втайне надеялся, что слоноподобный бушлат придаст ему солидности и веса. Вышло, однако, наоборот, и облаченный в бушлат Сэм казался меньше и моложе своего возраста.

Иными словами, двадцатиоднолетний Сэм Масур не обладал сложением человека, перед которым толпа соизволила бы расступиться, как море, и посему он, словно злополучный лягушонок из видеоигры «Фроггер», начал протискиваться между людьми, бормоча извинения, хотя никакой вины за собой не чувствовал. «Потрясающе все-таки кодируется информация в человеческом мозге, – попутно восхищался он. – Говоришь: “Простите”, а думаешь: “Пошел к черту!”». В романах, фильмах и играх персонажи, если, конечно, автор нарочно не наделял их характерными чертами психопатов или отъявленных мерзавцев, всегда говорили то, что думали, и вели себя соответствующе. Их слова никогда не расходились с делом. Однако люди, обычные, честные и в основном добропорядочные люди, постоянно твердили одно, а делали, чувствовали или подразумевали совсем иное. Сбой в программе, не иначе.

– Куда прешь? – заорал на Сэма человек в шляпе с черно-зеленой бахромой.

– Простите, – прошептал Сэм.

– Твою ж мать! Я почти углядела! – выругалась в спину Сэма женщина с младенцем в слинге.

– Извините, – вздохнул Сэм.

Следующая страница