Георг Борн - Записки штурмовика (сборник)

Около полугода тому назад я получил из Германии кружным путем несколько истрепанных тетрадей, присланных мне моим старым приятелем. Приславший эти тетради товарищ рекомендовал мне внимательно прочесть их, так как, по его словам, они содержат весьма интересный и ценный материал. После того как я с некоторым трудом прочел неразборчивые записи, содержащиеся в тетрадях, я пришел к выводу, что дневник Вильгельма Шредера представляет собой документ, заслуживающий самого серьезного внимания. В нем даются яркие картины «третьей империи» и обрисовывается путь, пройденный автором дневника. Я решил опубликовать этот дневник, подвергнув его лишь небольшой редакционной переработке, выразившейся главным образом в сокращении отдельных записей. Результатом этой работы и явились «Записки штурмовика».

Вот уже почти два года, как я хожу штемпелевать[1]. Два года, как я веду нелепую жизнь бездельника поневоле. Когда я вспоминаю, что мне пошел двадцать второй год, я готов от злости кусать себе пальцы.

Пять лет назад, когда я окончил школу, мы с Фредом и Юрги ходили в кино, в пивную, учились курить – словом, прокучивали деньги, данные нам в день окончания школы нашими стариками. Нам казалось, что жить теперь нам будет лучше и интереснее; мы будем сами зарабатывать деньги – словом, станем самостоятельными людьми. Вскоре однако выяснилось, что новая жизнь выглядит далеко не так весело, как мы ожидали. Устроиться на завод, хотя бы на половинную заработную плату, оказалось весьма не простой задачей. Больше года я проболтался дома, бездельничал, гулял с друзьями, научился играть в карты, но все это очень скоро надоело. Наконец мой отец пришел однажды домой и торжественно заявил, что завтра я пойду вместе с ним в Сименсштадт. Действительно, ему удалось устроить меня на работу через одного знакомого чиновника.

У Сименса я проработал немногим больше года, а потом вылетел оттуда вместе с несколькими сотнями других таких же молодых рабочих. С тех пор и началась эта проклятая жизнь. Утром лежишь в постели – все равно делать нечего. Мать кричит:

– Вставай! Надо убирать постель. Умеешь только лежать, как бревно…

Я, конечно, тоже не молчу, но встаю. Не хочется даже умываться – все равно некуда идти. Выпиваю чашку желудевого кофе с черствым хлебом. А мать пилит:

– Вместо того чтобы шляться по улицам, подмел бы пол и принес угольных брикетов. Фриц хоть ходит в школу, а ты – бездельник.

Чертовски хочется курить, а в кармане ни пфеннига. Несколько марок благотворительного пособия, которое я получаю ежемесячно, забирает мать. Да и этого пособия скоро, говорят, молодым безработным не будут давать. Мать всегда за обедом оплакивает отца, который должен кормить такого сына – здоровенного дылду.

Дома все противно; пойдешь к товарищам – и там та же тоска. Только успел подыскать подходящую подругу, как остался без работы. Она, правда, добрая девка и не только не требует денег, но иногда даже удается у нее перехватить одну-две марки на папиросы. Сначала было стыдно брать у нее деньги, а теперь ничего – привык: где она найдет молодого крепкого парня, да к тому же с заработком!

Ну, надо уходить из дому, так как опять начинаются мамашины разговоры о бездельниках и лодырях, неизвестно зачем живущих на свете.

Писать ежедневно дневник я, конечно, не буду: нечего. И так уж этот осел Фриц вертит языком:

– Наш Вилли собирается стать профессором, он целый день пишет.

Вот идиот! Трудно рассказать, сколько у меня накипело злобы; я, кажется, ненавижу всех…

Сегодня воскресенье. Мать, как полагается, пошла в церковь. Прошлый раз затащила и меня: все равно, говорит, тебе нечего делать, послушаешь хотя бы господина пастора. Я едва высидел – все там похоже на настоящий театр, только очень скучный. У католиков хоть красиво и интересно, а у нас так совсем тоска; пастору легко говорить о терпении, кротости и прочей чепухе. В общем – к черту их всех!