Федор Белкин - Закат поколения миллениалов. Рассказы

 Цитата без автора

Это случилось со мной, кажется, пару дней назад. Отчётливо помню, как я услышал противный сигнал машины, а затем и крик того, кто сигналил: – Свали с дороги, старый мудак. – Кажется, он сказал именно так. Только тогда я осознал, что стою, уставившись на страницы потрепанной рукописи, прямо посреди проезжей части. Я не замечал того, что мешаю движению. Даже брошенное в мою сторону оскорбление будто отскочило от невидимой брони́: я был слишком погружён в себя. Однако оценка «старый» царапнула больнее, чем пошлое «мудак».

Я сделал несколько шагов вперёд и оказался на тротуаре. Движение по заблокированной мною полосе возобновилось, а я продолжил пристально всматриваться в рукопись. Меня не интересовал весь текст, я вдруг понял, что уже несколько минут перечитываю одну и ту же фразу: «Если принялся жалеть одного, будь готов делать это со всем Миром». Я не мог вспомнить, кому принадлежит это высказывание. Обложка рукописи не дала никаких подсказок, она была изрядно испорчена какой-то чёрной субстанцией, имя автора я рассмотреть не мог. Я медленно шёл по тротуару, сквозь поток толкающих друг друга людей. Погрузившись в себя, я снова оказался защищённым от внешнего мира и ненужных прикосновений.

Я размышлял, пытался вспомнить: – Может быть Ницще? Нет, слабовато для него. Шопенгауэр? Хм, если только поздний, но тоже вряд ли. В этой цитате слишком много любви и сострадания – может быть Фромм? Библия, Упанишады? Я перебирал в уме всех знакомых мне авторов и не заметил, как меня с шумного тротуара прибило к тихому переулку. Я присел на скамейку напротив небольшой сувенирной лавки и мне на пару минут удалось отвлечься от цитаты. В отражении витрины моё лицо показалось мне странным, словно искаженным глитчем. А седина в волосах, словно впервые бросившись в глаза, ударила неожиданной мыслью: «А я ведь в самом деле уже стар.

Я снова переключился вовне. Витрина пыталась продавать кепки и майки с нелепыми принтами, блюдца с росписью, шапки ушанки, матрешки и прочую мелочь. Я смотрел на это с ухмылкой, но вмиг понял, что абсолютно согласен с тем, о чём с витрины кричали мне металлические магниты.  – Я люблю этот город, – в очередной раз признался я себе и побрел вглубь переулка подальше от назойливой витрины и ближе к забытому автору.

Я снова открыл рукопись и перечитал цитату. Она точно была мне знакома, я точно видел ее раньше, и я без всяких сомнений знал кто её автор. В те минуты я был буквально одержим идей того, что непременно должен вспомнить. Ещё никогда в жизни моя память не была настолько мне не подвластна. В голове возникали образы из детства, молодости и зрелости; я листал эту мысленную ленту с именами и книгами, статьями и фильмами, постами и роликами – тщетно. Я мог сиюминутно узнать автора, стоило лишь банально загу́глить, но именно вспомнить – стало делом принципа и обладало в те минуты особой, священной важностью.

Через переулок я вышел к центральному парку. Ранний ноябрь уже умертвил почти все деревья, оставив их, совершенно голых, дожидаться следующей жизни. Я снова открыл рукопись, но на этот раз в глаза мне бросился другой текст. На странице были чьи-то воспоминания о детстве, золотой осени и этом парке. Вдруг земля слегка двинулась подо мной, я почувствовал лёгкое головокружение, а перед глазами стали возникать яркие вспышки света. Я посмотрел вниз, пытаясь сохранить баланс, а когда вновь поднял голову, парк уже был другим, снова тёплым и живым. Красно-жёлтая реальность манила меня, звала меня к себе, разрешала заблудиться в ней и остаться там навсегда. Моё сердце сначала сжалось, а потом радостно затрепетало, разливая по моему телу реки светлого тепла.

Я судорожно открыл следующую страницу рукописи и стал жадно читать вслух: – Я часто вспоминаю день, когда Кристину выписали из роддома и я наконец смог увидеть сына – моего Артура. На заднем дворе всё уже было готово для вечеринки…