Алексей Покотилов - За сколько проданы печали?!
«Я порой холодею от мысли…»
Я порой холодею от мысли,
Чтобы жить без тебя довелось.
Ты себя в мои жертвы зачислив,
Свою жизнь на мою, как на ось
Прибулавила,
пригубила,
Приголубила,
как прижгла.
И теперь центробежная сила
Не расклеит наши тела,
Наши души и наши губы,
Повторяющие: «Будь всегда!»
В этом мире простом и грубом
Мы свои создаем города —
В них мы зодчие,
в них мы жители,
В них наш голос
и звук шагов,
Но они как мираж обители
В переулках больших городов.
Потому центробежатся мысли,
Покидая Земную ось…
Жаль, что жизнь в осязаемом смысле,
Только то,
что прожить довелось!
«Ворчит тромбон и плачут скрипки…»
Ворчит тромбон и плачут скрипки,
Струиться кровь из тонких вен.
Снег на окне угрюмо липкий —
Апрельских просит перемен.
Но перемены не торопят
Ни солнце, ни ночной туман.
Секунды тонут в серых хлопьях,
На полке замер таракан;
В подъезде чьё-то бормотанье,
Да за окном писк воробья…
Пытаюсь разомкнуть гортань я,
Расклеив
белых
губ края,
Но март безжалостно недвижен,
И я – не я,
но только слух.
Тромбон всё дальше, скрипки ближе…
Глоток, как вздох, протяжен, сух.
Кто это, пола не касаясь,
Ко мне приблизился, завис? —
…Мы полетели…
тень косая,
Уже моя,
метнулась вниз…
«За прилежание души…»
За прилежание души
К нам вдохновение нисходит,
И в тёмной вяжущей тиши
Звук прорастает, звук шуршит —
Листом белея на восходе.
На что разменяны года?!
За сколько проданы печали?!
Нам всё казалось —
мы в начале,
Мы не застрянем навсегда!
За прилежание сердец
К нам озарение слетает,
И – дрозд в мозгу,
в груди – скворец.
Но голос в панцире колец
Тускнеет,
вянет,
хрипнет,
тает…
Ни сердца тающий родник,
Ни прилежания души —
Не вспоминай в своей тиши, —
От них остался только блик,
И он уже вдали летает…
«Уходит яростный февраль…»
Уходит яростный февраль, —
Уже медлительность в снежинках,
И я, как будто пьяный враль,
Боюсь идти по хрупким льдинкам:
Я для себя замыслил месть —
Купаться в холоде души,
Пропасть совсем и кануть весь
В сердечной вяжущей глуши!
А на меня дышал февраль,
Слегка морозило и дуло,
В глаза неслась чужая даль
И округлялась в стенки дула.
Нет, даже Гоголь не поймёт,
Откуда сумрак в наших душах,
Пока свой чайник Бегемот
Всё льёт, всё льёт,
а Мастер тушит.
Мы в наших трещинах квартир
Совсем не слышим и не видим.
И обживаем свой сортир,
Как близкий и понятный мир,
Но там февраль
уже
невидим…
«Высоту звенящего покоя…»
Высоту звенящего покоя
Выгибает радугой январь.
В синеве морозной за рекою
Ветками похрустывает хмарь.
Ты бежишь по узенькой тропинке,
Под тобой повизгивает снег,
На бровях замёрзшие росинки,
На губах аукающий смех…
Мимо, мимо… я стою опешив,
Глядя на хохочущий мираж.
Нет, – не ты…
Я снова безутешен
И январь под радугой – не наш…
«В тишине забытых лет…»
В тишине забытых лет
Странно выгнуто пространство:
Там, где нас давно уж нет,
Там —
любовь и постоянство.
Там большое и цветное
Счастье выткано над нами.
Горе —
краткое, смешное,
А надежда, как цунами!
В тишине забытых лет —
Там,
где нас
давно уж
нет.
«Сварливые чёрные птицы…»
Сварливые чёрные птицы
В проталинах солнечных дней
Пытаются солнца напиться
И всласть наклеваться теней…
И гомон, и шелест, и шорох
В минутном прошедшем дожде
Траву встрепенул разговором
И тени качнул на воде.
Промыто, проглажено лето,
И лето в крови, как вино.
В России не статься поэтом
Не многим беспечно дано.
«Тяжелый ветер прикасаний…»
Тяжелый ветер прикасаний
Опять уносит нас в безлюдье
И там растерянных бросает,
И —
будь, что будет,
будь, что будет!
Мы словно ждём, пережидаем
В себе разлад,
как непогоду.