Наталья Гунина - Йарахонг. Город тысячи храмов

Отчаянный крик разбил утреннюю тишину, взрезал облака, скопившиеся туманом на мостовых, разогнал галок и священных белых голубей.

Кричала послушница храма торговли. В благословенном и нетленном Йарахонге, Городе тысячи храмов, произошло немыслимое. Убийство.

«Убийство», – шептались только что срезанные жертвенные цветы.

«Убийство», – бормотали каменные барельефы.

«Убийство!» – судачили паломники и послушники.

Это вам не благочестивая кончина от старческой немощи, хворобы или милосердного яда. Смерть заявила о себе вульгарно и зримо. Труп бесстыдно раскинулся на краю базарной площади рядом с фруктовым прилавком, залив мостовую и рассыпанные фиги кровью из рассеченной груди.

Через четверть часа Игнасий, молодой жрец храма Истины Всебесцветного Яэ, был там. Над телом бесновался старик-служитель Ахиррата, бога пророчеств. Толпа впечатленно глазела.

– Истину глашу вам! Кровь пролилась на землю града! Кровь! Поправ законы божеские и людские! Древние соглашения падут! Пламя и кровь завладеют градом! Пламя и кровь! Пламя!

С последним выкриком старик плашмя рухнул на труп, содрогаясь в рыданиях. Игнасий выждал немного времени, подошел к пророку и тронул за плечо. Тот встал, будто проснулся. Глаза его были сухими и горели фанатичным огнем, рот кривился в усмешке. Старик пошатнулся, будто пьяный, и побрëл прочь. Кровь густо покрывала рукава и полы вышитого лилового балахона. Толпа расступилась перед ним и сомкнулась за спиной.

Игнасий провожал пророка взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за людьми. Затем натянул тонкие хлопковые, с примесью паучьей нити, перчатки и проговорил полушепотом:

– Всебесцветный Яэ, дай проницательности понять истину. Дай зоркости разглядеть, что случилось.

Игнасий ощутил легкое нетерпение с долей любопытства, исходившее от средоточия – места в груди, где связь с богом ощущалась ближе всего. Зрение и мысли прояснилось. Детали стали чётче.

Разрез на теле выглядел ровным и глубоким. Нечто рассекло грудину от левой ключицы до нижних ребер. Удар, несмотря на изрядный рост погибшего, нанесли сверху вниз. В ране проглядывали края белых чисто срезанных косточек. От испятнанных одежд смердело кровью и вином. Игнасий сглотнул слюну, подавляя тошноту, и продолжил осмотр. В поясной суме нашелся пучок тонких окрашенных красным свеч. Чуть в стороне поблёскивал отлетевший медальон с угловатым кристалликом, знак богини Тимарет. Там же, неподалёку от тела, в мостовой осталась щербинка. Как будто что-то пролетело насквозь через падающее тело, воткнулось в камень, а потом исчезло.

Игнасий выпрямился. Негромкий говор толпы сливался в единое целое, как шум воды в ручье, как галочьи крики. Если прислушаться, можно было разобрать отдельные фразы.

– О милосердные боги, ужас-то какой.

– За что ей такое испытание? Бедняжка, молоденькая совсем. Увидать такое.

– А вот при Сианэ-плодородии такого не было, и при Име-дожде, и при…

– Да при чем тут Има. Он тоже не знал наперед, что будет. Вот бы нам…

– Верно говорили, год несчастий. Как начался паршиво, так всё хуже и хуже. То град, то вот смертоубийство это.

– Эх, фиги-то, фиги пропадают!

– Он говорил: кровь. Кровь и пламя. Это всё неспроста.

– И ни ветерка. Спит Инаш-ветер, что ли? А тут такое.

– Да что он сделает?

– Фиги валяются. Сладкие небось. Ишь, раскидали.

Крупная черная галка подлетела, клюнула лиловый бок откатившегося плода и тут же, кем-то испуганная, поднялась на крыло. Скоро слетятся и другие.

Послушница храма торговли всё еще была здесь, сидела на широких ступенях. Игнасий опознал ее по дрожащим пальцам, комкающим платок, по заплаканному лицу, пошедшему красными пятнами. Он присел рядом, заглянув в опухшие от слез глаза.

– Как ты нашла его? Расскажи.

Женщина поморгала, будто не вполне понимая, где находится. Потом все-таки заговорила.

– Я… я услышала звук, – голос был отрешенным, безучастным, – я подумала, кто-то споткнулся и упал. Подбегаю помочь, а он… лежит, – послушница застыла, уставившись в одну точку.