Витта Ред - Япончик. Тень империи

Москва, 1948 год. Коммуналка на Молчановке.

Комната, затянутая сизым табачным дымом. На стене – прожжённый окурками плакат «Слава Великому Сталину!», краска на буквах облупилась, как кожа на обмороженных пальцах. Антонина Иванькова, худая, с впалыми щеками, помешивает кастрюлю с капустной похлёбкой. Её руки в бязевых перчатках – мизофобия не позволяет прикоснуться к миру голой кожей.

Слава прижимает к груди украденную буханку хлеба, обёрнутую в газету «Правда». На полу у печки – мокрая тряпка, которой Галя, его сестра, пыталась стереть кровь после последних побоев отца. Девочка лежит на топчане, укрытая рваным офицерским плащом. Её кашель звучит, как скрип ржавых пружин.

– Славочка… – Антонина не поворачивается, – опять воровал?

– Мам, я ж не для себя! – он кладёт хлеб на стол, оставляя на газете жирный отпечаток пальцев. – Гале надо. Врач говорил – сил набираться.

Дверь с треском распахивается. Николай Иваньков, в пропитанной самогонным перегаром телогрейке, шатается на пороге. В руке – пузырёк с йодом (последние деньги за водку). Его глаза, мутные, как лужи после дождя, останавливаются на сыне:

– Опять позоришь фамилию? – хрипит он, хватая Славу за ворот рубахи. – Тебя вчера в райкоме видели! У Чистых прудов!

– Там голубей кормил! – врет мальчик, чувствуя, как шов на рубахе трещит под пальцами отца.

– Ворона ты! – Николай бьёт его по лицу. Кровь из разбитой губы капает на газетный портрет Сталина.

Слава вырывается, хватает с полки жестяную кружку и швыряет в отца. Та звенит, ударившись о печную заслонку.

– Лучше позор, чем голод! – кричит он, выскакивая в коридор, где пахнет плесенью и щами соседа-инвалида.

Дворовая школа выживания.

Двор дома №14 по Молчановке – царство разбитых бутылок и ржавых детских колясок. На стене сарая кривыми буквами выведено: «Смерть ворам!», но ниже кто-то добавил: «А Сталин – бог».

Петька «Клык», семнадцатилетний король помойки, развалился на ящике из-под снарядов. Его кожаная куртка, перешитая из немецкого трофейного плаща, блестит на солнце, как мокрая крыса. Рядом – две шестёрки: один строгает ножом палку, другой курит, затягиваясь до хрипоты.

– О, Япошка! – Петька показывает золотой зуб (выбитый у пленного немца). – Чего хвост поджал?

Слава останавливается, сжимая в кармане гвоздь (его единственное оружие).

– Не трогай меня.

– Слышь, он командует! – Петька встаёт, и Слава замечает, как тот прихрамывает (последствие пули, застрявшей в бедре во время уличной разборки). – Ты знаешь, что с крысами делают?

Один из парней бросает в Славу камень. Тот пролетает мимо, разбивая окно на втором этаже. Из подъезда доносится крик: «Ублюдки! Опять стекло!»

– Драться будешь или сбежишь? – Петька расстёгивает куртку, показывая рукоять финки.

Слава, не раздумывая, бьёт его головой в живот. Они падают в грязь, перемешанную с битым стеклом. Петька хохочет, пытаясь придушить его, но Слава кусает его за руку, чувствуя на языке вкус крови и дешёвого одеколона «Красная Москва».

– Стоп! – неожиданно командует Петька, отталкивая его. – Ты… огонь. – Он достаёт из кармана смятую пачку «Казбека». – Держи. За характер.

Цирк на Цветном бульваре.

1954 год. Слава пробирается за кулисы цирка, притворившись сыном рабочего сцены. Воздух пропитан запахом конского навоза и грима. Над головой – сетка с фонарями, бросающими жёлтые пятна на арену.

Его внимание приковывает гимнастка в пайетковом костюме. Она кружится на трапеции, как серебряная рыбка в мутной воде. Когда она делает сальто, толпа ахает. Слава замечает, как тренер, мужчина с усами, как у Будённого, щиплет её за бедро, когда она спускается.

– Возьмите меня – Слава подходит к нему, стирая кровь с колена.

– Ты? – тренер усмехается. – Ты даже подтянуться не можешь.

– Могу. – Слава хватается за перекладину. Его худые руки дрожат, но он делает пять рывков, пока пальцы не разжимаются сами.