Яна Самохвалова-Юсфи - Я все равно буду счастлива, мама…

ПРОЛОГ

Она так и не вернулась. Всё произошло внезапно. Никто тогда ничего не понял – и до сих пор не знает, что случилось. Хотя с тех пор прошло уже несколько лет.

Я лечу рейсом Киев–Париж и безуспешно пытаюсь выудить из памяти какое-то воспоминание. Но оно постоянно ускользает. Это раздражает до зуда в теле.

Обычно я могу положиться на свою память: она, как старый добрый «Зенит», одним щелчком схватывает детали и бережно складывает их в архив. Даже десятилетия спустя кадры остаются почти нетронутыми. Особенно те, на которых она – Алиса. Эти снимки не выцветают. Бумага у них хорошая, плотная.

Замечаю, что ерзаю на сиденье: нервный зуд поднимается вверх по позвоночнику и сдавливает грудную клетку. Нет, только не это.

Я бросаю встревоженный взгляд на соседа слева – добродушного француза с усиками, – и на молодую женщину справа. Пытаюсь справиться с внезапной влагой в глазах. Какая глупость. Как будто можно смириться с утратой любимого человека.

Эта история – о ней. О моей троюродной сестре, к которой я испытывал…

«Гусь, почему говоришь в прошедшем времени?!» – одёргивает меня внутренний голос. Или это возмущается она, Алиса? Ведь только ей дозволено звать меня Гусём – моя фамилия Гусев.

Испытываю.

Я мысленно поправляю себя: о моей сестре, к которой я испытываю нежные чувства, как к родной.

Мы по-настоящему сблизились в подростковом возрасте: ей было пятнадцать, мне – одиннадцать. Почти сразу между нами установились доверительные отношения, и с тех пор наша дружба только крепла.

Правда, когда Алиса уехала во Францию – это было в начале двухтысячных, – мы на какое-то время потерялись. Но потом, благодаря Скайпу и соцсетям, наши беседы по душам возобновились.

– Мадам Алиса, – подшучивал я.

– Да-да, шерше ля фам, – смеялась она в ответ.

Нам всегда было весело вместе. Наверняка у вас такое бывало: один скажет какую-нибудь глупость, в которой нет ничего смешного, но вдруг на вас обоих накатывает безудержное веселье, будто вы слегка под хмельком.

Жжение в глазах не утихает. Дьявол! Уже подали бы, что ли, выпить? Почти час в воздухе.

Я вытягиваю шею, выискивая глазами стюардессу. Никого. Ну как тут не заругаться? Украинские авиалинии, чтоб их… Летели бы с Air France – уже, наверное, предложили бы Бордо. Ну, в худшем случае – Божоле.

Около месяца назад мне позвонили дети Алисы по скайпу. Я сильно удивился: скайпом я не пользуюсь уже несколько лет, предпочитая ему вайбер и ватсап. Но с компьютера программу не убрал – мало ли что. И, как оказалось, правильно сделал.

Когда на экране всплыла надпись «Алиса», я подпрыгнул на месте. Сердце ухнуло куда-то в пятки. За какие-то доли секунды я успел почувствовать всё сразу – изумление, радость и… страх. Боязнь снова услышать плохую новость. Как в тот день…

Я быстрым движением нажал на зелёную трубку. На экране – трое. Мои троюродные племянники. Они жались друг к другу и смущённо улыбались. Как же они повзрослели!

Старшему, Юре, почти тридцать, Денису – двадцать восемь. Статные, широкоплечие шатены: один посветлее, другой потемнее. У обоих – правильные, как у матери, черты лица, приятные улыбки, красивые зубы, зелёные глаза.

Я невольно залюбовался ими – и поймал себя на том, что в голосе прозвучала дрожь, когда сказал «привет». Они переглянулись и ободряюще улыбнулись мне. Каждый на свой лад.

Кареглазой, с густой шевелюрой Надюше недавно исполнилось девятнадцать. Её, рождённую во Франции, я знал хуже всех. Ничего «сестрёнкиного» я в ней не нашёл – разве что этот всепонимающий, открытый взгляд с прыгающим в нём озорным огоньком. Всё остальное – от отца: не наш типаж, но красивый. Алиса смеялась: «Это всё его гены, североафриканские!»

Сестра гордилась своими детьми, души в них не чаяла. Они были не единственным её достижением и радостью. Она любила – и была любима. Имела работу, которая ей нравилась, и друзей, которые дорожили ею.