Наталья Полесная - Я была телом

Под наркозом я всегда боюсь сказать лишнее. Словно в этот момент, когда граница между сознанием и телом размывается, можно проговориться. Я и сама не знаю, что я скрываю, но каждый раз, когда врач отсчитывает: «Десять, девять, восемь…» Я повторяю себе: «Молчи».

В итоге вместо того, чтобы говорить, на каждой операции я плачу.

Не знаю, что именно я скрываю.

Врачи потом смеются надо мной, говорят: «Ну конечно, опять слезы». Наверное, другие пациенты держатся, а я – да, только и делаю, что жалею себя.

Не знаю, что именно я скрываю.

После наркоза в голове туман, мне нравится это состояние, ты еще не здесь, но уже как будто бы что-то контролируешь. В этом состоянии нет боли, только тяжесть, придавливающая к койке, но тебе почему-то очень спокойно.

Наверное, я скрываю стыд.

Я в сознании, в таком положении, когда еще есть маленькая лазейка, роскошь – просто быть, ничего не говорить, не отвечать на вопросы, не слышать телефон. Все можно списать на наркоз. Просто лежать и смотреть в окно. На голубое безоблачное небо.

Вот бы всегда так: никто ничего не требует, никому ничего не должна.

Во мне нет ничего, кроме стыда. Такого липкого и вязкого, что хочется какого-нибудь пошлого, избитого сравнения. Например, стыд, как маньяк. Он делает шаг, а ты, вместо того чтобы бежать, на секунду замираешь. Становишься ничем.

Вот такой мой стыд, он делает меня ничтожной.

История моей болезни не начинается со слова «однажды», потому что она была со мной всегда, и не заканчивается фразой «все стало хорошо», ведь она будет продолжаться, пока я жива. У нее даже нет кульминации, она течет, ниспадает и распадается на симптомы, справки, лекарства, взгляды, вопросы и одиночество.

Я живу с ней, как с подаренным колючим свитером, которым не пользуешься, но знаешь, что он у тебя есть, запрятанный далеко, поеденный молью, но все еще не выброшенный.

Мне не хочется рассказывать эту историю, потому что тогда станет слишком. Слишком реально. Слишком некрасиво.

Я боюсь, что другой человек не выдержит и отвратится. Или, что еще хуже – пожалеет. Станет относиться ко мне как к тому, кто нуждается. А я не хочу нуждаться. Я хочу быть сильной и здоровой, конечно.

Иногда как-то так складываются обстоятельства, и я думаю: «Может, рассказать?» А потом понимаю, что не умею рассказывать, не знаю, с чего начать. С роддома? С поджатых губ мамы? С электрофореза? Или с того, как я с восторгом дарила мальчику подарок, на который копила почти год, а он отверг меня. По известной причине.

Эта история – она во мне. Во всем, что я делаю. В том, как я сижу, говорю, радуюсь и грущу.

Молчание – мой способ выжить, форма речи. Моя речь – это отказ говорить.

Я пишу, и меня выворачивает от того, как все это звучит, как жалоба или нытье. Хочется захлопнуть ноутбук, спрятаться и забыть. Молчание спасало меня столько раз…

С другой стороны, если я не могу об этом говорить, значит, ничего не изменилось, я все еще та же, кто ощущает себя только телом, которое молчит.

Даже теперь, когда официально я здорова, мне трудно назвать свою болезнь. Я не люблю говорить о ней. Мне стыдно. Стыдно болеть. Стыд заставляет меня молчать.

При этом существует какой-то невообразимый социальный конструкт: не везде одинаково стыдно быть больной. В городе болезнь выглядит страшнее, здесь все стремятся к совершенству, лучшей версии себя, а значит, и к другим предъявляют требования выше. Я много лет жила в миллионике, а когда пришло время переезжать, я никак не могла выбрать город поменьше. Когда меня спрашивали: «Почему ты тянешь», я не знала, что ответить. Даже себе не могла объяснить.

Кажется, теперь я понимаю.

Где-то внутри скрывалась обида: я столько сделала ради стремления к идеалу, отказалась от многого, от себя, а теперь мне будет некому показать, чего я добилась, в провинции это не важно. Как будто все, что я сделала, теряет смысл. Мне не с кем соревноваться, но в то же время я чувствую, что проиграла. Только вот я не знаю, в чем заключалась победа. Хотелось бы мне сказать – в том, что я выздоровела, но кажется, ментально я все еще больна.