Август Котляр - Я, Буратино Карлович

От автора.

Это произведение – это кино, написанное на бумаге, которое будет оживлено и сыграно в воображении читателя. Возможно, когда-то кто-то захочет его снять. На этапе подготовки к публикации я дал посмотреть синопсис одному умному и грамотному кинокритику. Он спросил: а что это за жанр? Это нуар, это чёрный юмор, это декаданс, это высокий смысл? Я ему ответил так. Это и нуар, и декаданс, и чёрный юмор с высоким смыслом, и хоррор, оформленный в жанр плутовской комедии.

Я хотел в весёлой и развлекательной форме поделиться со своими читателями или зрителями очень серьёзными размышлениями о нашем времени и о наших современниках. По моим ощущениям, произошли какие-то тектонические сдвиги в структуре личности современного человека – люди перестали созревать, они перестали взрослеть; старея, они всё равно остаются детьми и подростками, с незрелыми суждениями и ошибочными жизненными установками, формируемыми иллюзорным миром, ибо картину мира они складывают не из реальной жизни, а из симулякров, производимым и тиражируемых масс медиа и социальными сетями.

Это моё второе произведение на подобную тему. В первом, которое называется “Шлемазл”, драматурги-демиурги помещает недоросля-недотёпу в создаваемые их воображением ситуации. В данном же произведении я пошёл другим путём – я взял хорошо известных каждому читателю героев, только перенёс их в наше время. Почему Буратино? Потому что к этому деревянному мальчику богатство, успех и слава пришла не в результате упорного труда, образования и способностей, а в результате счастливого случая в трагическом стечении обстоятельств. И ему нет смысла созревать во взрослого, он прожил беззаботную жизнь до настоящего времени, оставаясь мальчишкой. И вот он старится, он спивается от собственной ненужности, но он чует, что упустил нечто очень важное в своей жизни. Жена Мальвина выгоняет его из дома. Буратино пытается экспериментировать в своём театре, он хочет оставить свой след на земле. Но трудовой коллектив театра бедствует, они хотят зарабатывать деньги, и изгоняют своего худрука. И вот он никто, и жизнь кончена, и он не хочет жить, потому что он себя не раскрыл, он себя так и не понял, возможно, он даже не понимает, чего именно не понимает, и спросить о таких вещах не у кого, и жить не хочет больше. Но встречает старых знакомых – Лису Алису и Кота Базилио, и река жизни потекла по другому руслу…

Возможно, некоторые вещи покажутся странными, спорными, и неоднозначными. Тут вот в чём дело. Я пытаюсь нащупать новую форму повествования, адекватную современным запросам публики, пусть эти запросы ещё не сформулированы и не вербализованы. Я обращаю внимание читателя, что чеховские пьесы – это первые ласточки модерна на театральных подмостках, и они казались очень странными. Тарантиновские фильмы были приняты поначалу скептически, а ведь это первые ласточки постмодерна, настоящего постмодерна вкупе с деконструктивизмом. Теперь они тоже классика, они тоже положены в культурную сокровищницу человечества. Очень часто новое остаётся непонятным и непонятым в течение какого-то времени. Новое можно только нащупать путём проб и ошибок. То есть вычислить что-то умом нельзя. Можно только сделать что-то всамделишнее и выставить это на обозрение публики. Если бы Винсент ван Гог или Амедео Модильяни не делали бы то, что считают нужным и правильным, не экспериментировали бы, размышляли бы, зайдут или не зайдут их полотна публике, то их бы не было как больших художников. Они голодали, они бедствовали, они пьянствовали, они не знали, на что завтра купить еды и на что похмелиться. Джексон Поллок со своей супругой Ли Краснер как-то пытался сменять полотно на мешок картошки в лавке зеленщика, над которой они жили. Ему отказали. Ну, теперь это полотно стоит больше ста миллионов долларов. Такие же истории переживал и Жан-Мишель Баския. Всё новое рождается именно в таких вот муках. Я, по правде сказать, и сам не знаю, зачем я так упорно пишу и мучаюсь, страдаю всеми теми же пороками, что и мои предшественники, создавшие нечто новое. Что-то внутри не даёт мне заниматься чем-то иным, и наградой мне пока лишь неоплачиваемый труд, лишения, одиночество и надежда. Хотелось бы, чтоб труд этот был не напрасен. Хотя бы в отдаленном будущем.