Элеонора Раткевич - Время серебра

Осень. Грэмтирский лес

– Мэтр, да сделайте же хоть что-нибудь!

Отчаянный, почти мальчишеский выкрик. И такой далекий…

– Вы меня слышите?

Этот голос тоже звучал издалека – и он не мог, никак не мог ответить со дна ледяной реки… той самой реки, где вечно струится кровь павших в битве, – но она вовсе не алая, легенды лгут, она черная, черная, как осенний омут, как обступившая со всех сторон ночь, и в этой ночи не видно лиц – только глаза… две пары звезд, янтарно-волчьи, и зеленые, рысьи… а потом они смежили веки и начался звездопад. Звезды срывались с неба целыми гроздьями, оставляя за собой резкие росчерки, рушились наземь сияющими горстями, росой оседая на плечи, расточаясь туманом, стремительно заволакивающим недавнюю черноту.

Туман вовсе не был непроглядным – он вился тугими прядями, дразнился, убегал – и все же разглядеть хоть что-нибудь не получалось; действительность уворачивалась от взгляда, потому что у нее не было имен… ничто не имело имени, один только туман, а значит, ничего и не было… возможно, если вспомнить, если только вспомнить, кто ты есть…

– Джей! – голосом незнакомой птицы крикнула издали сквозь туман уходящая ночь.

Джей. Это не просто звук, не просто слово – это имя. Его имя. Джей. Ночь была милосердна, окликнув его на прощание. Его имя снова было с ним – как меч у бедра, как лютня за спиной… и все же что-то покинуло его… что-то, заменившее ему имя еще так недавно… Джей глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться, и тогда только понял, что именно оставило его, – боль! Дышать этим осенним туманом было совсем не больно. Ребра вздымались легко и свободно, сознание не мутилось. Джей не помнил, отчего присутствие боли казалось ему таким непреложным, а ее уход – таким странным… и все же она ушла… вот по этой, наверное, тропинке, звонко шелестящей сухой осенней листвой… вниз, с холма, в туман…

Джей ступил на тропу, и шорох окутал его ноги. Будь что будет, но он не станет ждать на вершине холма невесть чего. Если боль ушла, он пойдет за ней следом и нагонит ее – а настигнув, спросит, почему он здесь. Ему некого больше спросить – туман, и тот молчит, – но уж она-то должна знать…

А туман и вправду молчал – будто боялся чего-то… шороха ли, в котором звук шагов терялся почти совершенно, самих ли шагов… боялся, прятался, забивался под листья – уже не сухие и ломкие, а плотные и упругие, в прожелть зеленоватые… туман хоронился в траве, густой, свежей, томительно яркой, летней… но разве можно быть лету после осени? Разве можно быть вечеру после ночи? А ведь сумерки вокруг вечерние, легкие, чистые, как ручей, – вот и туман почти рассеялся, и костер уже не мутный сгусток света в серой мгле, а самый настоящий костер, даже слышно, как пламя потрескивает, выбрасывая кверху целый ворох золотых искр, – они совсем как звезды, только падают вверх…

Джей отодвинул шитый рыжими ягодами кружевной рукав рябины и шагнул к костру.

Отродясь он не видывал более необычной компании, чем та, что сидела возле огня. Седой, как лунная ночь, старик, пятеро молодых мужчин, таких разных с виду, и одетая мальчиком девушка с льющимися по спине светлыми волосами… полно, да есть ли между ними хоть что-то общее, кроме печати некой неуловимой странности, отметившей их всех до единого? Кто они такие, откуда? Охотники? Заплутавшие путники, которых сумерки и случайность свели вместе у одного костра? Беглецы от закона? Да нет же, нет! Не так они смотрят друг на друга, не так улыбаются… и на нежданного гостя, вышагнувшего из-под полога леса к их огню, тоже смотрят не так… нет в их глазах ни настороженности, ни даже недоверия – будто Джей для них не беглый незнакомец, а желанный сотоварищ. А ведь он этих семерых впервые видит… есть отчего призадуматься.

Но призадуматься не хотелось. Хотелось опуститься на густой высокий мох, протянуть руки к огню… ведь не откажут ему эти семеро в праве погреться возле их костра?