Айгуль Малахова - Валера, тебя сглазили!

Валера и Ира Рогозины жили душа в душу.

Так вроде принято говорить о счастливых семьях. Омрачало их идиллическое существование лишь одно обстоятельство: за семь лет у них так и не появились дети. Но даже это не слишком волновало Валерия. Ему всего двадцать восемь, Ирине – двадцать шесть, ещё успеется!

Хоть однокомнатная, зато своя квартира имелась, да Рогозин потихоньку дачу стал присматривать. Но сначала нужно машину купить, конечно. Надо, да где денег столько взять, если только с ипотечным ярмом разобрались… И то, довольно быстро, потому что Рогозин получил небольшое наследство от бабушки и пустил его на оплату недвижимости.

Соседки, сидящие возле подъезда при виде их пары всегда начинали благосклонно улыбаться, а Зоя Ивановна, которая жила в квартире напротив – та просто обливала их слащавой нежностью.

Работали молодые по разному графику – Ира на почте два через два, а парень – пять дней пачкал в офисе белый воротничок рубашки. Поэтому неудивительно, что соседка, которая настойчиво предлагала называть себя тётей Зоей – повадилась ходить в гости к Ирине, когда та отдыхала. То вкуснейший пирог с яблоками принесёт, то печенье домашнее…

Девушка пробовала отказываться, но Зоя Ивановна взялась опекать их семью не на шутку.

–– Ирочка, вы такая славная пара! – Прижимая руки к необъятной груди, проникновенно говорила соседка, – никак не налюбуюсь на вас. И так чисто у тебя дома, уютно. Молодец, всё успеваешь. И Валерочка у тебя такой хороший. Работящий, скромный, не пьёт. Прямо как мой покойный Гена, земля ему пухом. Два года, как от инсульта скончался, а всё не успокоюсь. Такой муж был, такой муж!

Зоя Ивановна вытирала повлажневшие глаза и тяжело вздыхала, а Ирина ещё больше жалела соседку. Как после подобных откровений не пускать в гости?

Раздор в дружной семье Рогозиных начал появляться постепенно, но неуклонно. Иру вдруг стало раздражать почти всё, что делал Валера.

–– Снова носки валяются! Неужели трудно отнести в корзину с грязным бельём?! – Раздражённо выговаривала она, двумя пальцами держа очередную находку.

Валерий старался убирать за собой злополучные предметы одежды, но так и не понимал, каким образом они оказывались в самых неожиданных местах. То из-под кресла вытянет жена, то на балконе откопает. Только что в кастрюле с супом не находила. Да что носки?! С каждым днём недовольство Ирины росло. То храп мужа измучил, то повернулся не так, то посмотрел косо, то новую причёску не заметил…То супружеский долг не исполняет, а как старательно начал – так оказалось, что измучил жену!

Естественно, постоянные придирки привели к тому, что Рогозин плюнул на скромность и начал огрызаться. Скандалы из-за всякой ерунды начинались с момента, как он переступал порог квартиры и продолжались до ночи.

Через некоторое время выяснилось, что у Ирины появился мужчина. Как-то очень резко, в один совсем не прекрасный день жена собрала свои вещи и объявила, что уходит к другому.

–– Ты пойми, любовь давно прошла. Зачем мучить друг друга? – Отводя глаза, сказала она.

Ей было неловко, а ему отчего-то стало стыдно за неё, так что лицо запылало. Потом захлестнуло волной гнева:

–– Ушла и ушла. Давай вали к своему! – Тут он прибавил непечатное слово, потому что парня понесло.

Когда за Ирой захлопнулась дверь, Валера дал выход злости. С криком: «Хех!» – для начала перевернул стол на кухне, разбросав по полу ужин, приготовленный женой. Картофельное пюре живописно размазалось по кафелю, сверху шлёпнулась котлета. Потом отправился в спальню, где содрал с кровати постельное бельё и в гневе принялся топтать его.

Валера собирался буйствовать дальше, но мысль о том, что наводить порядок придётся именно ему – немного охладила пыл. Он сел в кресло, пригорюнился. Гнев испарился, оставив взамен тягучую тоску и боль, похожую на зубную – глухую, ноющую.

А потом пришла мысль о том, что её можно заглушить. В холодильнике стояла непочатая бутылка водки и Валера приложился к ней прямо из горла. Облегчение действительно пришло вместе с забытьём. А наутро, на пару с похмельем боль вернулась. Так и повелось – с утра Рогозин глушил боль, а к вечеру начинал тосковать по новой.