Григорий Крошин - Услуги историка. Из подслушанного и подсмотренного

Мне, видимо, просто везло: с самого раннего детства и вплоть лет до двадцати двух ни в нашей коммуналке, ни во дворе, ни на улице, ни 10 лет в школе, ни потом еще 5 лет в институте я не помню какого-то к себе особого отношения как к еврею.

В 40–60-е годы в довольно тесной коммунальной квартире номер 12 на втором этаже пятиэтажного кирпичного дома номер 24 по московской улице Дурова мы – родители и нас двое с младшим братом Борей – были единственной еврейской семьей. Обретались мы четверо в 16-метровой комнате с окном на улицу, по которой то и дело громыхал трамвай 50-го маршрута, все те самые упомянутые 22 года. До того как родители, взяв с собой младшего брата (который вскоре ушел в армию), вступили в кооператив и переехали в двухкомнатную квартиру в тогдашний новый район Медведково. А я еще несколько лет после этого оставался жить в этой коммуналке. И рядом с нами все эти годы жили, стало быть, еще четыре семьи, совершенно русские.

Жили мы все, каждая семья, своей весьма скромной и примерно одинаково небогатой жизнью, тесно не сближаясь, но и особо не конфликтуя на общей кухне. Хотя, конечно, не всегда было все в наших взаимоотношениях гладко, случались время от времени споры и даже небольшие бои местного значения, но в основном на чисто бытовой почве: кто-то их жильцов забыл выключить свет в уборной, кто-то слишком надолго ее занимал, в то время как туда уже выстроилась очередь, кто-то пролил свой суп на соседский столик (стояли эти столики весьма плотно один к другому ввиду крайней тесноты на маленькой кухне), кто-то устроил сквозняк в коридоре, кто-то выходил курить на эту кухню, забывая при этом открыть форточку, кто-то пропустил свою очередь в уборке помещений «общего пользования»… и т. д. Все эти локальные и не очень частые вспышки и скандалы, иногда, впрочем, довольно нервные и громкие, не переходили, однако, определенную грань, обходились без битья посуды, плевков в чужие кастрюли и мордобития в кровь. Носили ограниченный по тематике кухонно-коридорный характер.

А, что примечательно, участниками этих разборок были исключительно женщины. Правда, и мужчин-то взрослых в нашей квартире в те времена было лишь двое – мой папа и муж Моисеевой, соседки из угловой, через стенку с кухней, комнаты, вредной и всегда готовой к склоке бабы, усатой и горбатой. Она, кстати, и была самой частой зачинщицей конфликтов. Мужчины не вмешивались в кухонные баталии, были, как говорится, над схваткой. Мой же папа, если был в это время дома, весь процесс кухонного скандала с участием мамы воспринимал на слух, плотно прислонившись в комнате к двери ухом, чутко, боясь пропустить хоть слово, отслушивал ход боевых действий, анализируя и ворчливо комментируя про себя услышанные аргументы обеих сторон. А по возвращении из кухни в комнату с очередного раунда мамы, раскрасневшейся от нервной перепалки, подробно инструктировал ее и разъяснял ей, как надо было хлестко и убедительно ответить на то или иное оскорбление противника, чаще всего той самой усатой Моисеевой. На что мама реагировала всегда одинаково: «Вот пошел бы сам-то и ответил. Чего ж ты под дверью торчишь? Бояка! Смелый только здесь советовать и учить?».

С остальными соседями – одинокой Матрёной Михайловной, Карташовыми Александрой Ивановной, ее полуслепой старухой матерью Клавдией Александровной, периодически забывавшей выключать свет, газ и вообще всё, их двумя дочерьми-внучками – безбашенной красавицей Светкой и её более благоразумной старшей сестрой Лилей, а также тётей Нюрой Леоновой, вдовой погибшего на войне солдата, жившей в маленькой комнате с двумя сыновьями, старшим Лёвой и его шебутным братом Шуриком, было у нашей семьи, как я вспоминаю, весьма и весьма мирное сосуществование. А с последней, очень доброжелательной и тихой тётей Нюрой и вообще все годы мама поддерживала вполне дружеские и даже эпизодически деловые отношения: мама заказывала ей, прекрасной портнихе, работавшей, естественно, втихаря, просто для подработки, мужские сорочки, которые она делала очень добросовестно, качественно и в сжатые сроки, при этом, что немаловажно, брала за это весьма недорого. Это было для нас очень удобно, не говоря уж о том, что в те годы в магазинах, даже московских, такой товар был в большом дефиците.