Ксения Славур - Улыбка Адикии

В удивительно чистой, светлой и уютной комнате за столом перед распахнутым окном сидела девочка. Ее свежее и румяное личико на фоне бледно-розовых обоев выглядело так же очаровательно и нежно, как цветы герани, стоявшей тут же на столе. Умиление, которое возникало у всякого, кто впервые видел ее, всегда сменялось удивлением, стоило только встретиться с девочкой глазами – для четырнадцати лет взгляд у нее был неожиданно осознанным.

Откинувшись на спинку стула она раскачивалась на его задних ножках, придерживалась руками за стол, задумчиво смотрела вдаль и грызла карандаш. Делать уроки ей совсем не хотелось, ее отвлекала приятность бытия – по крайней мере, она сама так говорила – и она эту приятность с удовольствием впитывала.

Теплый весенний ветерок чуть шевелил накрахмаленные, еще бабушкины, кружевные занавески, раздвинутые по бокам окна, и приятно касался Олькиных щек. В комнату вливался аромат цветущей вдоль стены дома сирени, и девочка по-кошачьи жмурилась и водила головой, с наслаждением вбирая в себя воздух.

Окно выходило на улицу, отгороженную от дома красивым палисадником с пестрой клумбой и затейливым невысоким заборчиком. За заборчиком был тротуар, мощенный брусчаткой лет сто пятьдесят назад, одинаковый для всех трех улиц и переулков старой части городка. Затем красовался ряд высоких тополей, про которые отец говорил, что они посажены руками школьников тридцать лет назад, и лично он сажал эти, возле их дома. Потом шла дорога, на которой не так давно из асфальта уложили лежачих полицейских такой ширины, что, оберегая днище автомобилей, водители переезжали их наискосок. С другой стороны улицы на девочку смотрели так же распахнутые окна соседских домов с непременными палисадниками и заборчиками, тоже отделенные от дороги тополями и тротуаром. К этой картинке Олька привыкла с рождения, и она ей нисколько не надоела, даже наоборот, всякий раз вызывала щемящее чувство сознаваемой любви к отчему дому и родине.

Сейчас, глядя в окно, она испытывала весеннюю радость. Небо было безоблачным, бесконечно высоким и лазоревым. В природе царила та взбудораженная радость и нарядность, какие всегда бывают в начале любого праздника. Тополя ровно побелены и одеты в сильную, молодую, еще не запыленную листву. Заборчик она сама недавно красила вместе с отцом, и эмаль еще не утратила глянцевого блеска. Занавески постираны, окна вымыты. В косых лучах закатного солнца сновали недавно прилетевшие ласточки и золотилась пыль. Весна! Внутренние соки у всего живого бурлят, не дают усидеть на месте, поэтому и Ольке совсем не до учебы. Да и что там учить, одно повторение и закрепление материала пошло!

Из задумчивости ее выдернул букет сирени, который стал появляться из-под подоконника. Сирень была необычного густого пурпурного цвета, такая росла только у тети Кати, проживающей в конце их улицы. Тетя Катя своими кустами очень гордилась и дорожила, никому не давала отростков, зато с удовольствием рассказывала, что это маджентовая сирень сорта «Леди Линдсей», и не знать этого в их городке мог разве что глухой. Однако глухих не было, и тетю Катю за нежелание делиться красотой все считали вредной, а парни почитали обязательным воровать у нее сирень на букеты девушкам.

Олька широко и радостно улыбнулась и потянулась к окну:

– За Колькой повторяешь, да? – упрекнула она того, чье лицо скрывалось за цветами. Колька, восемнадцатилетний брат Ольки, регулярно обрывал все соседние клумбы для своей подружки. – Доиграешься ты, Русик! Оторвет тебе тетя Катя руки!

– Не оторвет! – за букетом явилось лицо Руслана и влюбленными карими глазами уставилось на Ольку.

Вообще-то, воровать цветы или обносить сады, как это принято среди мальчишек с Октябрьского района, в котором проживала Олька, было не в правилах Руслана. Он жил в восточной части городка, в Татарском местечке, сразу за мечетью, там были другие нравы, которые Руслан обозначал коротко: «Позорить отца я не буду». Но в данном случае он, действительно, повстречал Кольку и пошел с ним за компанию – оказалось, воровать сирень. Русик только обреченно вздохнул и уныло, без Колькиного озорства и веселья, обломал несколько веток.