Андрей Ваджра - Украина, которой не было. Мифология украинской идеологии

© Ваджра А., 2015

© ООО «Яуза-пресс», 2015

В моем паспорте гражданина СССР в графе «национальность» стояло лаконичное – «украинец». Аналогичным образом данная графа была заполнена и в главном документе моих родителей, а также дедушек и бабушек. Во времена советской власти мы все официально числились «украинцами». И это касалось не только моей семьи, но и миллионов людей, родившихся в Стране Советов.

Имело ли тогда для меня какое-то значение, каким образом заполнена «пятая графа» в моих документах? Скажу честно – ни малейшего. И не только для меня. Именно поэтому любой советский гражданин мог по собственному усмотрению решить, кто он по национальности. Чукча (при желании) мог стать русским, а еврей – белорусом. Данная формальность ровным счетом ни на что не влияла и по большому счету ничего не значила.

Даже «нечеловеческие страдания» советских евреев (редко тогда называвших себя евреями), воспетые в многочисленных мемуарах и воспоминаниях мигрантов, скорее были фактором особой преференции в виде возможности выезда на ПМЖ за кордон, чем реальной дискриминацией. Во всяком случае, в среде окружавших меня в те годы евреев «нечеловеческих страданий» мне рассмотреть не удавалось. Присутствовал у них лишь легкий налет некой стыдливости в отношении своей идентичности. Как у заик, которые стесняются своего заикания. И то не у всех. И вспоминали они о том, что они евреи, лишь при желании покинуть СССР. А так превосходно себя чувствовали и в качестве «русских».

Для русских же, украинцев и белорусов «национальный вопрос» вообще не существовал. Все они были новой общностью – советскими гражданами («строителями коммунизма»). А перед коммунизмом, как и перед Богом, все равны. И если «строитель коммунизма» обязан был обладать неким набором культурных, профессиональных и моральных качеств, то национальная графа ничего от человека не требовала. Лично мне ничего не стоило то, что я был «украинцем». Для этого мне не надо было носить вышиванку, плясать гопак, разговаривать по-украински или, как сейчас, кричать по любому поводу «Слава Украине!». Моя «пятая графа» тем более не требовала от меня нравственного, культурного, физического и интеллектуального напряжения. Моя национальная принадлежность даже не была национальной идентичностью. Она была лишь пометкой в паспорте. А поэтому я мог быть кем угодно, а не только «украинцем», выбрав свою личную «национальность» из списка, где присутствовало более ста двадцати различных вариантов.

Мое равнодушное отношение к собственной «национальной принадлежности» было легко объяснимо. Как личность я формировался на лучших образцах мировой (а значит, мультиэтнической) культуры, а окружающих меня людей классифицировал не по национальности, а по их нравственным и интеллектуальным качествам. Если человек был откровенным подонком или идиотом, идентифицировать его как «своего» я не мог, даже если бы он был сто раз «украинцем». Реальные человеческие качества были для меня более значимыми, чем «пятая графа». Любая «сука» и любой «даун» автоматически оказывались по ту сторону моей идентичности, несмотря на совпадение пометок «национальность» в наших документах. И эта психологическая особенность осталась со мной на всю жизнь.

Именно поэтому, когда в 90-х годах прогрессивно мыслящую молодежь «нэзалэжной» Украины охватила мода на украинский национализм, я продолжал оставаться абсолютно равнодушным как к своей пометке в паспорте, так и к «великим идеям», внезапно возвеличившим ее до сакральных вершин. Я оставался абсолютно холоден к главным признакам украинскости: вышиванкам, «ридной мове», Тарасу Шевченко, Стефану Бандере, «героям УПА», украинской государственности и прочим очень важным для украинской идентичности атрибутам.

Я не находил оснований гордиться своей «пятой графой». Для меня она оставалась лишь пометкой в паспорте. С таким же успехом я мог гордиться своим полом, местом рождения или любыми другими паспортными данными. Во всем этом я видел лишь факты, но никак не ценности.