Юрий Лавут-Хуторянский - Укатанагон и Клязьма

Божий дар оплачивается получателем.

Решил никому сейчас не звонить, даже жене. Коньяк Колин был так себе, дешёвенький, но выпили всю бутылку. Ехал аккуратно, выбирая объездные улицы, чтоб не попасться дорожному ментовскому зверью, заехал только в ночной магазин, купил шампанское и два каких-то странных круглых ананаса – и теперь ехал в тишине, не включая музыку, радостно вспоминая как несколько часов назад вошёл в дверь, а Коля закричал:

– Всё, Константин! Всё! Можешь расслабиться! Поздравляю!

– Что?! Опять? – он не смог сдержаться, – Коля, кончай балаган, этот прикол ты уже исполнял два раза! В августе я выдал тебе сверх договора, а потом ещё и на Новый год! Полтинник, под результат! Мы договорились: под результат, окончательно!

Коля почему-то обрадовался и разулыбался:

– Не-ет, Константин, ошибочка, ошибочка! Никто ничего не требовал! Я выполняю просьбы. Ваша просьба – моё исполнение, просьба – исполнение, и никак иначе!

– Хорошо, оставим это, пустой разговор! Что сегодня случилось?

– Мил-человек! Ты слышишь ли меня, а? Закончено, говорю! По-здрав-ля-яю-ю! Завтра уже получишь бумагу.

– Шутишь?

– Нет, не шучу, – серьёзно ответил Коля и молчал, держал паузу, что было странно.

– Что значит: всё? Что конкретно имеется в виду? Это что, окончательно?

– Окончательней не бывает, – сказал Коля.

– И денег не надо?

– Не понимаю о каких деньгах вообще речь. Ну, дружеская премия, если оценили наши усилия.

– Я про другие деньги говорю.

– А я говорю Вам, что всё, дело закрыто.

Первое время, то есть больше года назад, Коля на каждой встрече был в хорошем настроении, балагурил и быстро вертел в ухе карандашом, говорил, что нужно только отдельные слова подправить. «Отдельное слово – это ничто, звук, да? плохо, когда они вместе собираются, слова эти, и уже получаются в составе организованной группы, ха-ха. А это плохо. Или хорошо? Это же твоя тема – слова и песни, Константин?»

Претензии были предъявлены за три предыдущих года, за все концерты, за все сборы, со всего прихода, как будто он вообще ничего не расходовал, никому ничего не платил и всё положил в карман. Следователь твердил, что все отчёты поддельные. Показания собирали у сотрудников билетных касс, менеджеров концертных фирм, у гардеробщиц даже: – сколько крючков было занято? У тебя, – тыкал ему, перемежая матерком, капитан, – в каждом отчете по сто пятьдесят четыре билета проданных, в каждом, это как такое могло получиться?..

Первым его решением было не платить: чиновников знакомых много, через них можно выйти повыше, к кому нужно, и там договориться. Он и вышел, и договорился, и разговоры-то были хорошие, но время шло – и ничего не менялось. Опять договорился – и снова ничего. Коля потом сказал: благодари бога, что тебя на этих разговорах не повязали, ты не оценил замысла: у тебя решили всё забрать, подчистую, а значит посадить. Сейчас же заплатить всё, что тебе выставили, со всеми штрафами, а потом уже судиться. Год, может и два, будем судиться, с шансами на возврат денег, частично, конечно. И маленький недорогой бонус: ты на свободе. Жаловаться и скандалить в прессе тоже, сказал, не надо: человек, затеявший скандал на вольном русском базаре, будь он хоть заслуженный артист, хоть режиссер массовых зрелищ Олимпиады, под одобрительный шёпот всего базара, как миленький, пойдёт в тюрьму… Он и заплатил: отдал накопленное и ещё Лена продала свою квартиру. А потом оказалось, что это не избавляет от опасности ареста. Огорчали собственные, почти не контролируемые, реакции: мог раскричаться, грохнуть что-нибудь об пол, два раза за этот год разбивал машину, опять выпивал, опять начал курить траву. Едва не бросил всё и не уехал из страны, от семьи… И вот сегодня! 4 марта 1999 года – запомнить! Господи боже мой, ура! Ура! Конец! Даже Коля запел по-другому. Они просидели в его юридической конторе допоздна, вспоминали всякие свои хитрости и глупости, планировали как отбивать потери и пили, на этот раз Колин, коньяк.