Настасья Реньжина - Тысяча морщинок

Баба Маша

Баба Маша поелозила на кровати. Вот, вроде, и кровать ее, а раз – и стала неудобной.

Проверила перину – тоже ее. Даже подушки пуховые, и те сама лично набивала.

Вот только вокруг кровати все было не ее, а дочки – Татьяны.

Не ее ковер с оленями. Баба Маша такой себе не повесила бы ни за что: нет ничего милее простого деревенского сруба, вот как у нее в Пучнине.

Один олень уставился на бабу Машу, глаза злющие-злющие, сверлят несчастную старушку своим вытканным взглядом, мол, что и расселась тут перед нами, старая, покой наш нарушать приехала, сколько лет тут висим себе, висим, сроду никто против нас спать не ложился, а тут ты со своей высоченной кроватью!

Баба Маша прикрыла злющего оленя пуховой подушкой.

И печка не ее. Тут какая-то вся некудышная печка, мелкая, низкая, словно по-корейски сделанная. В такой печи ни пирог не запечешь, ни щей не пропаришь. А щи ведь обязательно надо пропарить: иначе и щи не щи.

Нет, у нее в Пучнине не такая печка!

И зеркало зачем-то супротив кровати повесили. К чему оно тут? Морщины, что ли, от скуки пересчитывать?

Зеркало вообще ни к чему в доме. Нужна всего одна штука. Перед дверью повесить, чтобы проем дверной отражался полностью, чтобы ни одно недоброе намерение не проползло в твой дом. Вот придет к тебе злой человек с проклятиями, сразу на входе его проклятия на него же отразятся. А кто с ворохом болезней сунется, тот заберет свои болячки с собой. А явится кто с добром, тому двукратно добро и отразится.

Вот для чего зеркало в доме нужно.

А то Татьяна, дочь, поразвесила по всей квартире: в коридоре два, в гостиной – одно, еще и в серванте зеркала, надаренный хрусталь отражают да графин под водку в виде собаки. У себя в спальне трюмо поставила. Зеркальное. Целых три створки зеркал. Можно сразу и лицо и спину видеть. Тьфу! Мистика! На кухне шифоньер с зеркалами, и в посудном шкафу маленькое, да есть зеркальце. В ванной над раковиной овальное висит в дубовой раме. Аж из самой Чехословакии Татьяна его зачем-то перла! И даже в туалете и то к трубе малюсенькое зеркало прикручено. Вот к чему оно там, скажите, люди добрые? Неужто без зеркала и на унитаз присесть нельзя!

Вот теперь и бабушке Маше в комнате зеркало установила. Прям напротив кровати. Как попугаю, чтоб не скучно было.

Морщины, что ли, в нем считать?

А напротив двери ни одного не повесила. Ни одного! Вот оттого к Татьяне в дом все болезни и идут.

А взрослая, вроде бы, женщина – 49 лет! А зеркало напротив двери повесить не может.

Сама Татьяна сейчас на работе. А ее, бабу Машу, оставила одну. Морщины в зеркале считать.

Ну, как одну. Зять, Мишка, где-то тут бродит. Баба Маша чует: несет с улицы дымом от его «Примы». С Мишкой баба Маша не очень хочет разговаривать, не нравится он ей – слишком ворчливый. Ему всегда все не так. С ним заговоришь, так еще больше болячек прибавится.

Напротив Мишки тоже надо зеркало повесить.

Вот и зачем они ее сюда привезли?

Морщины в зеркале считать.

Вчера зять с дочкой наняли машину и приехали к бабе Маше в Пучнино, а Татьяна и говорит:

– Ну, все, мама, собирайся. Будешь теперь с нами жить.

Нельзя же так с матерями! У матерей, может быть, еще шкварки в печке (в настоящей печке, не то, что у некоторых) шкворчат и ложки не мыты. У матерей, может, пол не метен и крыжовник не перебран. У матерей, может, мышь в подвале завелась. На что теперь ее, мышь эту, оставлять?

Но Татьяне все равно и на пол, и на крыжовник, и на мышь. Даром, что сама – матерь.

Пока баба Маша с Татьяной спорят, зять Миша кровать раскручивает и в машину грузит. Снял перину. Так и кинул. Накрыл бы хоть чем-то!

Кровать эту вот уже лет так тридцать (это еще при Илье, царствие ему небесное, случалось), а то и более, даже не передвигал, даже на миллиметр. А тут нате-смотрите: раскрутил всю!

Раскрутил и погрузил.

А Татьяна стоит посреди комнаты и знай свое твердит:

– Тебе уже 88, мама! Ты уже не в силах сама о себе позаботиться.