Виктория Горнина - Троянские хроники Лаофоя Кастианира
1. Личная жизнь царя Приама. Лаофоя.
– Я знаю, что ты глаз с нее не сводишь. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Не чувствую? Тебя как будто подменили, Приам. Ты обо мне совсем забыл. Словно меня нет на свете.
Упреки сыпались и сыпались один за другим, и казалось, им не будет ни конца, ни края. Залитое слезами лицо мельтешило раскрасневшимся овалом, отяжелевшая фигура жены неуклюже передвигалась по комнате – не выдерживая никакого сравнения с изящной хрупкой девочкой, что ждала Приама уже лишних полчаса. Он отправил ей подарок еще днем. Интересно, обрадовалась ли? Ей должен быть к лицу черный жемчуг.
– Ты зря так нервничаешь, Гекаба. Я люблю тебя, и любить не перестану. Но, твое положение…Ты ведь понимаешь все… Ничего страшного в этом нет. Я всегда возвращаюсь к тебе – ты прекрасно это знаешь.
Такое оправдание, как бы шатко оно не было, тем не менее, отражало довольно верно картину их супружеских отношений за последние десять лет. Гекаба беременела снова и снова – короткий промежуток «между» знаменовался страстными ночами, и Приам на деле доказывал жене свою любовь. Краткосрочный период заканчивался вполне логичной беременностью, тогда Гекаба все чаще отказывала мужу, ссылаясь на плохое самочувствие. Боялась спровоцировать выкидыш, или навредить ребенку – что неизбежно, именно так в довольно туманных выражениях объяснил ей придворный лекарь. Вот почему для нее дети стали и счастьем, и испытанием. А Приаму оставалось искать утешения на стороне.
– Ты совсем меня не любишь… Только говоришь, а сам… Я всегда прощала… Но эта Лаофоя… Она обворожила тебя.
Как неприятно сорвалось ее имя с уст жены. О боги, что только не приходится терпеть. И раздувшийся шар живота снова замельтешил перед ним. Ну конечно, ей уже донесли. Как он приметил и обласкал никому не известную танцовщицу, приглашенную развлекать гостей на семейном празднике в доме Фимета. Как не хотел отпускать ее и не отпустил. Как смотрел на невесомое тело в полупрозрачном газовом наряде – тонкое, смуглое, будто выточенное из слоновой кости. Безупречность линий свела Приама с ума, нежная свежесть лица заворожила – словно Лаофоя и впрямь знала какой-нибудь колдовской обряд. А теперь вот выслушивай истерики жены. Шагу ступить невозможно.
– Тебе нельзя так нервничать, Гекаба. Пожалей хотя бы ребенка. – не нашел ничего другого сказать Приам.
– Ребенка… А меня? Меня кто пожалеет? – продолжала рыдать жена.
Она, наверное, места себе не находит – все выглядывает в окно. Теперь большой роскошный особняк в двух шагах от дворца весь к ее услугам. Приам отстроил новые хоромы как раз с этой целью – чтобы его многочисленные пассии не попадались на глаза Гекабе. Та поначалу ревновала, а затем, убедившись, что муж все равно возвращается к ней, стала сквозь пальцы смотреть на его увлечения. Совсем иное дело с Лаофоей. Она заждалась там, бедняжка, пока он вынужден тут выслушивать бесконечные слезные вопли супруги. Такая сцена угнетает – а ему необходимо расслабиться после серьезных государственных дел. И лучшего места сделать это, кроме как в обществе нежной малютки Лаофои, пожалуй, что и нет.
Вопрос жены так и остался адресованным в никуда. Приам покинул супружескую спальню – буквально выскочил вон из душной атмосферы слез. Так будет лучше для всех. Гекаба останется одна – быстрее успокоится. А он… Он ничего не может с собой поделать. Тянет его к ней – и все тут.
– Ну куда ты? Куда? – донеслось в след. – Приам останься… Приам…
Но тот уже не слышал. А точнее – не слушал. Приам быстро спустился по лестнице, миновал парадные залы, вышел в дворцовый сад – так быстрее до заветного дома, чем делать крюк через площадь – да и воздух в саду приятнее.
Лаофоя выбежала навстречу – милая, простая, обворожительная. Засмеялась, обвила своими ручками его шею без лишних церемоний и вязких слов. Запах юности смешался со счастьем прижать к себе ее всю, как есть, остро почувствовать сквозь легкую ткань упругости и впадинки ладного тела – и отозваться на этот недвусмысленно внятный призыв. Приам закружил ее по комнате. Вот чего ему так не хватает. Чопорность придворных дам и витиеватость этикетов меркнут, набив оскомину и вызвав зевоту – простая безыскусность куда как лучше.