Ольга Болгова - Триктрак

Они пробуждаются и выбираются на свет, когда далёкие часы на башне бьют полночь. Они заполняют коридоры, тишину которых днём лишь изредка нарушали случайные шаги да скрипы деревянных лестниц старого дома. Словно открывается занавес, и начинается спектакль, звучит интерлюдия, крутится диск сцены, меняя декорацию, и гурьбой высыпают актёры: кто на кухню с чайником, кто – к соседям, поболтать или за конспектом, а кто – в сторону пятачка на лестничной площадке – покурить у разбитого окна.

– Кто поставил этот чайник?

– У кого-нибудь есть конспект по вышке?

– Юлька, ты взяла сигареты?

– Ура! У нас еще осталась колбаса!

– А он вчера так и не явился!

Общага, живущая ночной жизнью, сонная и тихая днем. Кто-то вытаскивает на просторы коридора чертёжную доску на самодельном кульмане-треноге; отличница-зубрила устраивается в старом кресле у балконной двери бубнить какой-то конспект к завтрашнему зачёту; местная чистюля тащит таз с бельем в умывалку – стирать, а на кухне шумная компания накрывает на стол, с миру по нитке собирая закуски к чаю – двести граммов тонко нарезанной в Петровском гастрономе докторской колбасы, остатки печенья и половина вчерашнего батона. Общага дружно гудит, бурлит молодой ночной жизнью. Они успокаиваются лишь под утро, разбредаясь по комнатам, чтобы успешно проспать первые пары.

Грохот упавшей на пол чертёжной доски вдребезги разбил шаткую предутреннюю тишину. Доски эти выполняли не только свои непосредственные функции, но и побочные, точнее, подкроватные – их укладывали под растянутые кроватные сетки, чтобы не проваливаться в них, как в ямы. Ася села, ошарашено вглядываясь в темноту.

– Опять доска упала… – раздался сонный голос Лёли, подруги и соседки по комнате, в полутьме взметнулась и рухнула на подушку её взлохмаченная голова. Третья кровать безмолвствовала по причине отсутствия её обитательницы, вышедшей замуж и переехавшей в однокомнатную хрущёвку на Охте с мужем-питерцем.

Ася, вяло проклиная неповинную в неустойчивости своего положения доску, улеглась досыпать в изогнувшуюся, как гамак, кровать.

– Ты на первую пару идешь? – послышалось минут через пять из Лёлиного угла, но Ася уже её не слышала.

Вне зависимости от ответа первую пару они проспали, и Лёля была намерена проспать и вторую, но Ася встала – поджимала курсовая, которую нужно было сдать ещё на прошлой неделе – и отправилась обычным маршрутом по скрипучему полу коридора в умывалку, где из крана зимой и летом лилась только ледяная вода, а к букету обычных запахов мест общего пользования традиционно примешивался аромат чего-то сожжённого на кухне. Из 512-й, мальчуковой, традиционно взвилась спираль вступительных аккордов к «Повороту» – жизнеутверждающий хит наносил удар по утренней лени.

Справиться с непослушными волосами, вечно стремящимися к независимости; подправить буйно растущие брови, украсить ресницы остатками туши, выскобленными из картонной коробочки – нужно срочно пополнять запасы косметики. Осмотрев две пары безнадёжно порванных колготок, Ася со вздохом отложила юбку, надела брюки и собственноручно связанный свитер, осторожно застегнула хрупкие молнии сапог, влезла в узкое пальто в крупную клетку, подхватила тубус с чертежами и набросила на плечо новую кожаную сумку, на приобретение которой ушла треть стипендии и два часа в очереди в Пассаже. Вновь по коридору, на ходу приветствуя соседей, вниз по скрипучей деревянной лестнице, по истоптанным, истёртым, давно некрашеным ступеням, мимо мрачной вахтёрши Олеговны, страдающей синдромом гардеробщицы, в сырость питерского марта, в прозрачный воздух, дрожащий от мириад крошечных капель, напитанных тёплым весенним светом, будоражащим кровь и дарящим простуды.

Каблуки крошили бурую снежную кашу, в которую превратился выпавший вчера вечером снег. Десять минут быстрым шагом по узким улочкам, и в лицо ударил простором и грохотом Кировский проспект. Пробег по едва заметной, смытой за зиму, зебре перехода и поворот в «Сосисочную», где можно нарваться на кого-нибудь из кинознаменитостей, забежавших перекусить из Ленфильма, что находится в паре шагов отсюда.