Ирина Лем - Три дня до освобождения

День первый

– Всем надеть паранджу, сейчас посетители придут! – крикнул надзиратель Абдулла, входя во двор женского отделения. Заметил девушку, которая плескалась у колонки, нахмурил брови, пошевелил усами – изобразил строгого начальника.

– Фируза, поторопись!

 Фируза не поторопилась. Растерла по рукам обжигающе холодную воду, прибывшую из-под земли, и не вытираясь, нарочито неспешно направилась к бараку. Еще подразнила надзирателя – бросила искоса пренебрежительный взгляд, как на собаку, которая лает да не кусает.

 Абдулле по должности положено проявлять строгость, на самом деле он добрый. Только несчастный: в глазах печаль как от непроходящей зубной боли, усы уныло обвисли, щеки впали. Такое впечатление, что он не работал здесь, а тоже отсиживал срок. Пожизненный. За десять лет заключения Фирузы он похудел вдвое, а форму носил все ту же. Она свисала с плеч и задницы, делала его похожим на мальчика, обряженного в одежду старшего брата. Когда-то темно-зеленая, она выцвела и приобрела оттенок окружающих тюрьму песков. Давно пора поменять, но Абдулла почему-то не спешил: наверное не хотел выглядеть скелетом, обтянутым не кожей, а формой. Неавторитетно.

 Подрывать его авторитет непослушанием Фируза не собиралась. Быстренько накинула синюю, казенную паранджу – длинную, накрывшую ее вместе с пятками, и вышла во двор посмотреть, много ли явилось посетителей.

Каждое последнее воскресенье месяца в тюрьме афганского городка Бамиан – день открытых дверей для родственников заключенных. Под «родственниками» понимались мужья, отцы и братья, свободных женщин в тюрьму не допускали. Отцы и братья не приходили никогда, считали для себя позором. Мужья приходили нерегулярно – когда время выпадало и желание появлялось. Жены встречали их в парандже, остальные сиделицы тоже должны были прятать лица.

Заведение размещалось на границе плодородных земель и каменистой пустыни, приспособив под свои нужды территорию старой крепости. В древности она выполняла роль форпоста, защищавшего жителей Бамианской долины от завоевателей. Крепость была разрушена, давно, возможно еще при Чингиз-хане, ставшем прародителем хазарейского народа, к которому принадлежала Фируза. Сохранились лишь внешняя, высокая, каменная стена и первый этаж башни. В ней – административная часть тюрьмы, справа и слева – мужское и женское отделения.

Условия быта не изменились за тысячу лет с монгольского нашествия: нет ни электричества, ни водопровода, ни канализации, не говоря про телевидение или интернет. Правда, в безветренную погоду и в определенные часы ловился сигнал провайдера телефонной связи, что означало возможность пользоваться мобильниками, но их разрешалось иметь только служащим.

Женщины жили в глиняном бараке, практически пустом. Стены оклеены листами с текстами из Корана – они служили не столько в воспитательных целях, сколько в прикрывающих грязные подтеки, щербины и дыры каменной кладки. Вместо входной двери кусок брезента камуфляжного цвета, им раньше накрывали военную технику то ли русские, то ли американцы. Длинное, узкое, как бы сплюснутое с боков окно без стекла перечеркнуто двумя горизонтальными штырями. Здесь никогда не пахло вкусным или просто приятным – казенный дом для уюта не предназначен.

Сиделицы и их дети спали в одежде, на тощих подушках и войлочных подстилках прямо на полу. Они не роптали, потому что лучшего не видели – дома то же самое. Немногочисленные личные вещи, сумки, чемоданы лежали тут же в куче. Когда слишком донимали насекомые, грязь или вонь, устраивали генеральную уборку: перетряхивали и выносили сушить подстилки и подушки, подметали пол вениками из прутьев, сбрызгивали дезинфекционным раствором, полученным в администрации.

Во дворе – колонка с длинным, металлическим рычагом, который надо качать, чтобы добыть воду. Возле колонки женщины стирали, мыли фрукты, посуду, себя и детей, собирались иногда поболтать – своего рода духан под открытым небом, центр общественной жизни.