Игорь Губерман - Третий иерусалимский дневник (сборник)

Мы проживали не напрасно

свои российские года,

так бескорыстно и опасно

уже не жить нам никогда.

1

Идеи равенства и братства

хотя и скисли,

но очень стыдно за злорадство

при этой мысли.

2

Наш век имел нас так прекрасно,

что мы весь мир судьбой пленяли,

а мы стонали сладострастно

и позу изредка меняли.

3

По счастью, всё, что омерзительно

и душу гневом бередит,

не существует в мире длительно,

а мерзость новую родит.

4

Не мне играть российскую игру,

вертясь в калейдоскопе чёрных пятен,

я вжился в землю предков, тут умру,

но дым оттуда горек и понятен.

5

Напрасно горячимся мы сегодня,

желая всё понять без промедлений,

для истины нет почвы плодородней,

чем несколько истлевших поколений.

6

Загадочно в России бродят дрожжи,

все связи стали хрупки или ржавы,

а те, кто жаждет взять бразды и вожжи,

страдают недержанием державы.

7

По дряхлости скончался своевременно

режим, из жизни сделавший надгробие;

российская толпа теперь беременна

мечтой родить себе его подобие.

8

Сейчас полны гордыни те,

кто, ловко выбрав час и место,

в российской затхлой духоте

однажды пукнул в знак протеста.

9

Родом я не с рынка, не с вокзала,

я с тончайшей нежностью знаком,

просто нас эпоха облизала

лагерным колючим языком.

10

Покуда мы живём, на мир ворча

и вглядываясь в будущие годы,

текут меж нас, неслышимо журча,

истории подпочвенные воды.

11

Я жизнь без пудры и прикрас

и в тех местах, где жить опасно,

вплотную видел много раз, —

она и там была прекрасна.

12

Когда кипят разбой и блядство

и бьются грязные с нечистыми,

я грустно думаю про братство,

воспетое идеалистами.

13

Как тающая льдина, уплывает

эпоха, поглотившая наш век,

а новая и знать уже не знает

растерянных оставшихся калек.

14

Вор хает вора возмущённо,

глухого учит жить немой,

галдят слепые восхищённо,

как ловко бегает хромой.

15

Кто ярой ненавистью пышет,

о людях судя зло и резко, —

пусть аккуратно очень дышит,

поскольку злоба пахнет мерзко.

16

Нас много лет употребляли,

а мы, по слабости и мелкости,

послушно гнулись, но страдали

от комплекса неполноцелкости.

17

В нас никакой избыток знаний,

покров очков-носков-перчаток

не скроют легкий обезьяний

в лице и мыслях отпечаток.

18

Все доступные семечки лузгая,

равнодушна, глуха и слепа,

в парках жизни под лёгкую музыку

одинокая бродит толпа.

19

Мне не свойственно стремление

знать и слышать сводку дня,

ибо времени давление —

кровяное у меня.

20

Владеть гавном – не сложный труд

и не высокая отрада:

гавно лишь давят или мнут,

а сталь – и жечь и резать надо.

21

Питомцам русского гнезда,

нам от любых душевных смут

всего целебнее узда

и жёсткой выделки хомут.

22

Бес маячит рядом тенью тощей,

если видит умного мужчину:

умного мужчину много проще

даром соблазнить на бесовщину.

23

Текут по всей Руси речей ручьи,

и всюду на ораторе печать

умения проигрывать ничьи

и проигрыш банкетом отмечать.

24

В раскалённой скрытой давке,

увлекаясь жизни пиром,

лестно маленькой пиявке

слыть и выглядеть вампиром.

25

Российская жива идея фикс,

явились только новые в ней ноты,

поскольку дух России, тёмный сфинкс,

с загадок перешел на анекдоты.

26

Мы пережили, как умели,

эпоху гнусной черноты,

но в нас навек закаменели

её проклятые черты.

27

Видимо, в силу породы,

ибо всегда не со зла

курица русской свободы

тухлые яйца несла.

28

По воле здравого рассудка

кто дал себя употреблять —

гораздо чаще проститутка,

чем нерасчётливая блядь.

29

От ветра хлынувшей свободы,

хотя колюч он и неласков,

томит соблазн пасти народы

всех пастухов и всех подпасков.

30

Российская империя нам памятна,

поэтому и гнусно оттого,

что бывшие блюстители фундамента

торгуют кирпичами из него.

31

Россия ко всему, что в ней содеется,

и в будущем беспечно отнесётся;

так дева, забеременев, надеется,

что все само собою рассосётся.