Мари Бенедикт - Тоже Эйнштейн

Утро 20 октября 1896 года

Цюрих, Швейцария

Я разгладила складки на свежеотутюженной белой блузке, расправила бант под воротником и затолкала обратно прядь волос, выбившуюся из туго закрученного узла на затылке. Прогулка по сырым, окутанным туманом улицам Цюриха к кампусу Швейцарского федерального политехнического института свела на нет мои старания привести себя в порядок. Тяжелые темные волосы упрямо не хотели держаться в прическе, и это огорчало меня. Хотелось, чтобы в этот день все до последней мелочи было идеально.

Распрямив плечи, чтобы сделаться хоть чуточку повыше своего удручающе крошечного роста, я взялась за тяжелую медную ручку на двери в аудиторию. Ручка с узором в виде греческого ключа, истертая руками поколений студентов, казалась огромной в моей маленькой, почти детской руке. Я помедлила. «Поверни ручку и открой дверь, – сказала я себе. – Ты можешь. Это не первый порог, который тебе нужно переступить. Ты уже преодолевала эту, казалось бы, непреодолимую пропасть между мужчинами и женщинами столько раз, что и не сосчитать. И всегда успешно».

И все же я колебалась. Слишком хорошо мне было известно: хотя первый шаг самый трудный, второй тоже будет немногим легче. В этот краткий, чуть длиннее вздоха, миг я словно услышала, как папа подбадривает меня. «Смелее, – шепнул он на нашем родном, малоупотребительном сербском языке. – Ты у меня мудра глава. В твоем сердце бьется кровь наших славянских предков-разбойников, а они умели добиваться своего, чего бы это ни стоило. Иди и возьми свое по праву, Мица. Иди и возьми свое».

Я не могла его разочаровать.

Я повернула ручку и распахнула дверь. На меня уставились шесть пар глаз: пять студентов в темных костюмах и один профессор в черной мантии. На бледных лицах отразилось изумление вперемешку с легким пренебрежением. Какие бы слухи ни ходили, они не подготовили этих мужчин к тому, что они и впрямь увидят в своих рядах женщину. Вид у них был почти дурацкий: глаза глупо вытаращены, челюсти отвисли, – но я знала, что смеяться над ними себе дороже. Я заставила себя притвориться, что не замечаю этого выражения, не смотреть в нездорово бледные, с густо навощенными усами лица моих сокурсников, всеми силами старавшихся казаться старше своих восемнадцати лет.

В Политехнический институт меня привело не желание с кем-то подружиться или кому-то угодить, а твердое решение освоить физику и математику. Я напомнила себе об этом простом факте, собираясь с духом, прежде чем поднять взгляд на своего преподавателя.

Мы смотрели друг на друга – профессор Генрих Мартин Вебер и я. Устрашающая внешность известного профессора физики – длинный нос, густые брови, аккуратная бородка – вполне соответствовала его репутации.

Я ждала, когда он заговорит. Любое другое поведение было бы воспринято как крайняя дерзость. Я не могла позволить себе получить еще одну подобную галочку против своего имени, учитывая, что само мое присутствие в Политехническом институте уже было дерзостью, по мнению многих. Нужно было удержаться на тонкой грани между настойчивостью, без которой не пройти по этой нехоженой тропе, и послушанием, которого от меня потребуют так или иначе.