Валерий Байдин - Толкования на русские народные сказки. Заветы древней мудрости

* * *

О русских народных сказках

В 1824 году Александр Пушкин писал брату Льву из Михайловского: «вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания».[1] Учился он в стенах передового Царскосельского лицея, предназначенного для детей знати… Открыть для себя сокровища народной души ему позволила гениальность.

С глубокой древности в русских семьях звучали старинные сказки. Поколение за поколением матери, бабушки, няньки приобщали своих питомцев к народной вере, житейской мудрости и поэзии. После безоглядного разрыва с прошлым в петровскую эпоху, высшим сословиям понадобилось более столетия, чтобы по-настоящему узнать и полюбить отринутое великое наследие. Лишь в 1780 году писателями Василием Лёвшиным и Михаилом Чулковым, пусть и с многочисленными ошибками, был издан первый сборник русских сказок.[2]

В следующем столетии их собирание продолжили неутомимые исследователи старины: Богдан Бронницын, Михаил Макаров, Екатерина Авдеева, Михаил Максимович, Пётр Киреевский, Владимир Даль. Большинство их находок, а также сказки из архива Русского Географического общества были опубликованы Александром Афанасьевым в трёхтомнике «Русские народные сказки» (1855–1863). Это издание до сих пор считается классическим, хотя изобилует искажениями и ошибками, а его состав вызывает закономерные возражения.[3] Многие сказки были отысканы Афанасьевым едва ли не на самом дне «кромешной» жизни и представляют собой кабацкие или тюремные анекдоты, «побасенки» опустившихся людей, а вовсе не «сказки русского народа». В древнерусском и средневековом обществе употребление «бесстудных слов» было строго обусловлено мужскими обычаями военной «брани» либо женскими тайными родовыми обрядами.[4]

Запреты на «лай матерный» и «соромные сказы», отрицала лишь «голь перекатная» – спившиеся бродяги и богохульники (еретики). Насильственное разрушение вековых нравственных правил началось на «всешутейших соборах» Петра I, сопровождалось обязательными кощунствами. Неприятие в народе «царя-антихриста» было всеобщим, но никак не повлияло на власть. Новой моде способствовало широкое распространение среди русской, в первую очередь, военной знати европейских языков, в которых непристойная лексика считается есте-ственной.[5]

На отборе сказок в трёхтомник Афанасьева сказалась личность публикатора, убеждённого западника. О его взглядах говорит предисловие составителя к скандальному сборнику «Русские заветные сказки», запрещённому цензурой.[6] В нём Афанасьев ссылается на «литературы других народов», которые «представляют много подобных же заветных рассказов <…> если не в виде сказок (выделено мной – В. Б.), то в виде песен, разговоров, новелл, farces, sottises, moralites, dictons», и досадовал: «В русской литературе, правда, до сих пор есть еще целый отдел народных выражений непечатных, не для печати. В литературах других народов издавна таких преград народной речи не существует».[7] Было очевидно желание Афанасьева включить в число народных сказок сочинения иного рода, включая «солдатские байки», отмеченные крайней непристойностью.[8]Эти псевдосказки [9] не дополняли, а отрицали великий мир сказочных повествований Древней и Средневековой Руси.[10]

Основатель «педагогической антропологии» Константин Ушинский убеждал: устная словесность, «начиная песней, пословицей, сказкой <…>, всегда выражает собой степень самосознания народа, его взгляд на пороки и добродетели, выражает народную совесть».[11] Те же мысли высказывал глубокий знаток народной словесности Фёдор Буслаев: «Все нравственные идеи народа эпохи первобытной составляют его священные предания, великую родную старину, святой завет предков потомкам».[12]

Следующая страница