Сергей Ситников - Те, кто живут внутри

Утро вошло в квартиру Ивана, осторожно, на цыпочках, словно не будучи до конца уверено, что тут всё ещё живут. Оно просочилось сквозь щели между жалюзи – полосками осветлённого смысла, разбившегося о старый подоконник. На кухне лампа продолжала светить ещё с ночи: Иван забыл выключить её после того, как перечитывал в три утра протокол с прошлой сессии. Или не хотел выключать – пусть хоть что-то в этом доме не спит.

Он налил воду в чайник, открыл окно – и снова услышал, как шорохи города сливаются с внутренним эхом. Ему всегда казалось, что мегаполис говорит с каждым на своём особенном языке. С ним он разговаривал через тишину между проезжающими машинами, паузы между сообщениями в телефоне, сокращённые имена в списках вызовов. Это был его язык – язык тех, кто всегда наполовину не здесь.

На столе лежала тёмно-синяя папка – «Вариативные случаи. Энергетика, не поддающаяся трассировке». Вчера он дописал туда страницу: «Пациент говорит чужими словами – интонация не его, структура фраз – нетипична. Возможно, ложная интеграция субличности. Либо – нечто внешнее. Не обязательно враждебное. Пока наблюдаю».

Иван пил чай медленно, наслаждаясь каждым глотком. На стене – старая афиша «Фестиваль психоневрологического театра», где буквы будто бы играли собственную пьесу. Он не убирал её – она напоминала, что порой реальность тоже любит переигрывать.

Слева, на деревянной стойке, стояли объекты, которые он не показывал пациентам:

– обломок зеркала, найденный в доме, где все обитатели жаловались на ощущение чужого взгляда;

– небольшой кусочек свинцовой пластины, из-под половиц квартиры, в которой женщина утверждала, что слышит "внутренние удары";

– пластиковая карточка без имени, с которой однажды пришёл клиент и сказал: "Это билет в мою голову. Проверьте, пожалуйста, не просрочен ли".

Он не знал, зачем их хранит. Возможно, чтобы напоминать себе: не всё, что не объяснено – опасно. Иногда это просто инструкция, написанная на чужом языке.

К полудню началась работа. Первая пациентка – молодая женщина, внешне собранная, но с тем типом напряжения, которое заметно только тем, кто сам когда-то сдерживал в себе крик. Она рассказывала, что чувствует, будто её душа "пришита к кому-то другому", как двойная экспозиция на старой плёнке.

– Это может быть диссоциация, – сказал он. – Или страх быть собой.

– А может быть… – она замолчала, глядя на него пристально, – может быть, я просто не та, кто должен был родиться?

Иван кивнул. Не как врач, а как собеседник. Он не спорил с невозможным – он делал пометки. После сеанса он закрыл глаза и несколько минут сидел в тишине. Иногда после приёма оставался вкус чужих мыслей – как после слишком насыщенного чая. Он чувствовал, как реальность стала чуть более жидкой, чем утром. Как будто граница между “возможно” и “уже происходит” сдвинулась на пару сантиметров. Он не знал, что именно сегодня произойдёт нечто, что изменит всю его практику. Всё его восприятие. Его самого. Пока он просто ждал следующего пациента.

Она вошла в кабинет не как пациент – как переменная, которую система не успела предусмотреть. Дверь открылась с обычным звуком, но воздух почему-то стал другим. Словно изменились настройки напряжённости электромагнитного поля, и на границах осязания начал чувствоваться едва уловимый электрический треск.

– Иван, здравствуйте. Надеюсь, я не слишком опоздала. Хотя, если честно, мне кажется, что я вообще пришла не тогда.

Голос у неё был живой, немного насмешливый, но с какой-то дополнительной частотой, на которой обычно звучат сожаления и полуулыбки.

– Время здесь условно, – ответил он. – Как и большинство границ.

Она посмотрела на него оценивающе, словно выбирала, на каком уровне с ним говорить. Потом кивнула, села в кресло и вытянула ноги. Один кед был с надписью «у», второй – с «шёл».

– Люблю наблюдать за людьми. Особенно за тем, как они стараются вести себя правильно в неправильных местах, – сказала она, оглядев комнату. – У вас тут… минимализм с акцентами. Это терапевтическая эстетика?