Маленка Рамос - Тайна дома Морелли

Было три часа утра, когда высокие напольные часы в коридоре остановились. В три часа утра маленькая Пенни умирала. Мать в платье из темной тафты и с жемчужным ожерельем на шее вошла в комнату, упала на кровать, ударила кулаком по матрасу и зарыдала. Затем сложила руки на груди и взмолилась Богу, чтобы забрал поскорее и ее тоже.

Элизабет видела, как тетушки пронеслись по коридору и захлопнули дверь в комнату умершей сестры. Слышала отчаянные крики и безутешные рыдания матери, проклинавшей безжалостный рок и всю свою жизнь. Элизабет была не в силах даже пошевелиться. Вцепилась в ночную рубашку, сжала пальцами тонкую хлопковую ткань и уставилась на свои босые ступни, стоявшие на деревянном полу. Пенни больше нет. В три часа утра ее бедная хилая сестренка перестала бороться за жизнь. Позади месяц адского жара, бреда и ночных кошмаров, когда проклятая зараза пожирала ее изнутри, лучшие врачи города тщетно пытались подобрать лекарство, а мать, вне себя от горя, ежедневно ходила в церковь помолиться, чтобы Бог услышал ее и сжалился над несчастной маленькой жизнью, которая могла оборваться в любой момент.

Но Бог не помог сестре той ночью. Не помогал и матери, когда Карлота и Амелия, тетушки Элизабет, оттаскивали ее от кровати, а она, хватаясь за изножье, в отчаянии кричала, что хочет еще немного побыть со своей девочкой. Человек из похоронной конторы явился через полчаса. Тетушки попытались запереть Элизабет в комнате, но она успела увидеть безжизненное тело Пенни на кровати и потерявшую разум мать, которая металась по коридору, цепляясь руками за перила, желая одного: остаться и не покидать свою маленькую мертвую дочь.

Элизабет знала, что сестра умрет. Возможно, она лучше матери была готова к тому, что в конце концов случилось. Но самое страшное было не это. По-настоящему страшно ей стало, когда она увидела мать. Мать, которая всю жизнь была образцом сдержанности и безукоризненных манер, чей ровный голос неизменно успокаивал Элизабет, когда она спрашивала: «Ну что, Пенни лучше?» – а мать отвечала, что Пенни, конечно же, лучше, что ей будет все лучше и лучше и повода для беспокойства нет, девочка обязательно поправится. Сейчас же мать была на грани безумия: цепляясь за перила, она царапала ногтями черешневое дерево, и впервые в жизни Элизабет увидела, как мать рыдает. Это напугало ее так сильно, что у нее сдавило сердце и стало трудно дышать. Ее мать, это воплощенное достоинство, превратилась в клубок спутанных черных локонов, рассыпанных по лицу. Тетушка Карлота потянула мать за руку, и рукав разорвался.

– Он знал! – повторяла она, рыдая. – Знал с того дня, как девочка родилась! Карлота, ты его тоже видела! Ты видела его так же, как и я, – в тот день, возле кроватки!

Элизабет понятия не имела, что имеет в виду мать. Одна из тетушек увела ее в комнату. Как раз в этот миг лопнули материны бусы: жемчужины рассыпались по полу, запрыгали по ступеням, закатились во все углы нижнего этажа. Эти бусы были для матери настоящим сокровищем, однако она и не заметила, что они разлетелись по всему дому. Элизабет машинально наблюдала, как суетится тетушка Амелия, загоняя ее в комнату. Наконец дверь за ними захлопнулась так резко, что воздух дрогнул, а сама Элизабет покачнулась, будто вот-вот потеряет сознание.

– О, Элизабет, бедная девочка, – причитала Амелия. Она опустилась на кровать, потянула Элизабет за руку и усадила рядом с собой. – Ужасно, ужасно! – приговаривала она.

Перед глазами Элизабет все еще стояла мать, и жемчужины скакали по ступенькам.

– Нужно собрать жемчуг, – пробормотала она. – Это мамины любимые бусы. Папин подарок.