Диана Билык - Танец мотылька

– Проснись!

Молоко перед глазами медленно расступается: вижу едва различимые силуэты и очертания незнакомой комнаты.

Где я?

Белые стены, облущенный грязный потолок, на окнах вместо штор – пыльные тряпки.

– Вставай! – слышу настойчивый шепот над головой.

С трудом поворачиваюсь. Тру холодными пальцами слипшиеся веки и пытаюсь разобрать, кто говорит. Ко мне склоняется черноволосая девушка. Локоны свисают на белоснежный халат, будто символ Инь-Ян. В руках у нее блестит что-то длинное. Резкий запах спирта, хлорки и крови раздирает ноздри, и я стараюсь дышать нечасто.

Зажмуриваюсь и пытаюсь спросить, что происходит, но не слышу себя. Слабый хрип вырывается изо рта и клокочет в груди.

Что со мной?

Скрип и шорох раздражают слух до зубной боли. Девушка приподнимает меня и, подперев спину подушкой, усаживает выше. Движения ее точные, выверенные, будто ей приходилось это делать тысячу раз.

– К тебе посетитель. Приходи в себя.

Молча киваю.

Я осознаю, что в больнице. Но почему? Чтобы разобраться, вспоминаю, что было «до».

Расталкивая локтями толпу, я бежала на остановку со всех ног и не чувствовала усталости. Сбивая с ритма, за спиной неистово болтался рюкзак. На повороте пуанты, что лежали внутри, врезались в лопатки. Не обратила внимания на боль – привычная. Я должна успеть…

Маршрутка подъехала быстро. Когда я влетела в душный салон, за мной медленно закрылась дверь, будто захлопнулась крышка ловушки.

Дальше цельная картинка дробится на сегменты и пузырится, как пластик, брошенный в огонь. Перед глазами мельтешат воспоминания-слайды.

Что-то холодное и твердое впилось под ребро. Я смешалась с людьми, оказалась придавлена их телами и обрывками-обломками вещей. Последний рывок авто бросил меня вперед. Сильно ударившись грудью, я вцепилась в чью-то руку и успела сложиться вдвое, прежде чем крыша вогнулась и сдавила людей. Бурая пелена внезапно застлала глаза и окунула меня в темноту.

Осознаю, что случилось непоправимое, и резко выгибаюсь. Простреливает тело, с губ срывается крик, больше похожий на вопль.

Девушка-медсестра терпеливо придерживает меня, пока я трясусь. Черные волосы падают мне на плечо.

– Спокойно, все хорошо. Все уже хорошо, – шепчет она. – Попей. У тебя губы потрескались, – протягивает мне стакан и насильно прижимает холодное стекло ко рту. Зубы неприятно цокают, и мне кажется, что крошится эмаль. Я испуганно гляжу в глаза медсестры и, кажется, утопаю во мраке: такие они черные.

Отстраняюсь и вдавливаюсь в подушку. От паники меня бросает в неуемную дрожь. Девушка переворачивает стакан и держит мой затылок. Горькая жидкость льется в горло, проталкивая горечь ниже и глубже. Часть сплевываю, но медсестра, приподнимая пальцами подбородок, запрокидывает мою голову, и я непроизвольно глотаю остаток.

– Вот и умница, – говорит темноволосая, дохнув на меня ароматом персикового йогурта, и хлопает одобрительно по плечу. Едва касаясь, но мне становится легче.

Девушка подбивает подушки и отклоняет меня назад, как куклу. Я взвизгиваю от пронизывающей острой боли под грудью. Дышу шумно, точно старуха. Мне страшно.

– Без паники. Ты в рубашке родилась, милая, – наконец, медсестра отходит к окну. Черные локоны свешиваются на спину и трепещут, будто ленты на сквозняке. Девушка распахивает тряпье, похожее на занавески. Пыль соскальзывает с ткани и расплывается в воздухе мелкими частичками, словно крохотными бабочками. Солнечный свет режет глаза и заставляет зажмуриться.

– Кто-то выжил? – шепчу обессиленно. По щекам медленно сползают слезы: они, как кислота, разъедают кожу. На миг перестаю дышать. Острее физической боли может быть только осознание необратимости.

Девушка неторопливо поворачивается. Замечаю какие тонкие у нее брови и темные радужки. И понимаю все по глазам.

Она протяжно выдыхает и оставляет вопрос без ответа.

Закусываю губу, чтобы не закричать. Жжет и горит в груди, и вот-вот вместо воздуха из легких польется лава. Соленый вкус растекается по языку. Дышу. Пытаюсь дышать.