Сения Мур - Там где умирают тени

В полумраке комнаты, звенела тишина, лишь шепот шелка, подобный вздоху увядающей розы, и хриплое дыхание, звучавшее как стон загнанного зверя, нарушали томную тишину. Воздух, казалось, застыл в ожидании.

Его руки, судорожно и нетерпеливо проходились по изгибам её бёдер, зажигая под кожей фейерверк мурашек. Искры пробегали по всему телу, словно от прикосновения к оголенному нерву.

Очередной тихий стон вырвался из её груди. Рыжеволосая бестия, с надменностью королевы, прожигала взглядом черноволосого мужчину. Её глаза, две бескрайние чёрные бездны, алчно пожирали каждый миллиметр его лица и шеи. В ней чувствовалась дикая грация хищницы, готовой к прыжку, но сдерживаемой невидимой уздой.

«Остановись, мгновение!»– словно шептала она, борясь с бушующим внутри пламенем.

Нога, внезапно вонзилась в его грудь, отправляя мужчину в свободное падение на пол. Из его уст сорвался разочарованный вздох, похожий на скулёж, выглядело это всё, как последний выдох умирающего гладиатора.

В этот момент он был повержен, его гордость растоптана, и он полностью принадлежал лишь ей одной.

– На колени, – прошелестел тихий, но властный приказ рыжеволосой девы. В ее голосе звучала сталь, обернутая в бархат ночи.

Он рухнул на колени, ища спасения в ее тени. Щекой прильнул к мраморной икре, словно к алтарю, осыпая нежную кожу трепетными поцелуями. Его руки, ведомые невидимой силой, поползли вверх, как лианы по стволу древнего дерева, достигая подола шелковой рубахи, что в мерцающем свете свечей казалась сотканной из лунного света и звездной пыли. Каждый его жест был мольбой, каждая клеточка тела – покорностью, а в глазах плескалось отчаяние, подобное бушующему морю.

Холодные, чуть шершавые губы чертили на коже призрачный путь поцелуев, высекая искры желания в самой глубине ее души. Пальцы, крадучись, как воры в ночи, скользили к шелковой границе белья.

Рыжеволосая богиня, восседающая на троне из смятых простыней, впилась побелевшими пальцами в ткань, словно пытаясь удержать ускользающий миг.

В его глазах плескалась мольба, бездонная и отчаянная, как у голодных детей Бертольда, просящих милостыню у черствых сердец горожан.

«Подайте хлеба, молим!» –

кричали они, но он, его взгляд просил лишь толику ее милости, разрешения.

Она купалась в ощущении всевластия. Контроль опьянял, сильнее чем терпкое вино. Контроль над ситуацией. Над ним.

Рыжеволосая фурия, мучительно медленно, как будто даруя последнюю надежду умирающему, кивнула. И он, словно сорвавшийся с цепи зверь, бросился в ее объятия.

Хлопок. Сердце, мечется в груди, отбивая безумную чечетку. Клариса, судорожно хватаясь за грудь, жадно ловит воздух, словно выброшенная на берег рыба. Щеки вспыхивают нежным пламенем, а руки трепещут в неудержимой дрожи.

«Снова этот сон…»

Клариса зажмурилась, отчаянно пытаясь захлопнуть дверь в этот кошмар, изгнать из памяти навязчивые видения. Но едва веки опускаются, погружая ее в темноту, как перед внутренним взором вновь всплывают его руки – призрачные, невесомые, скользящие по коже, как лунный свет по глади озера. И тихий шепот слов, едва различимый сквозь умиротворяющее потрескивание пламени свечей, – слова, что жгут сердце, то что она никогда бы не смогла сотворить.

Эти сны заполняли её ночь, и каждое утро она просыпалась с горьким ощущением утраты, будто что-то важное ускользало от неё наяву.

Она свернулась калачиком, прижимая дрожащие колени к груди, будто пытаясь оградиться от фантомного врага. Но враг ли он? Днём она грезила о нём, лелеяла его образ в глубинах сознания. Годами он был её навязчивой тенью, преследовал в грёзах и бодрствовании. Но тени не отступали. Они, словно чернила, просачивались в каждую трещину её души, заставляя сердце трепетать. Обжигающее пламя страха и томления разливалось по телу, превращая её в живой костёр.

Каждое утро Клариса силой воли изгоняла призраков ночи, но с первым же сумеречным вздохом тьмы знакомый кошмар возвращался, сплетаясь с мучительным желанием.