Вячеслав Камедин - Странное лето

Я рос без отца, с мамой и бабушкой. Поэтому сразу привязался к дяде Паше. Мне было 16. Я гостил в деревни у бабушки. Текли беззаботные каникулы, рыбалка, грибы, велосипед…

Как-то вечером в дверь деревенского дома постучались. Здесь редко ходят в гости, и мы с бабушкой переглянулись и насторожились. На пороге появился гость. Рослый широкоплечий мужчина, с красивым лицом и звучным именем Павел Дмитриевич. Он громкими шагами прошел аж до середины нашего дома, и только после опомнился.

– Ба, – произнес Павел Дмитриевич, – я кажется, вновь проявил свою врожденную рассеянность, – посмотрев на свои сапожища с коричневой грязью, загрохотал раскатистым смехом он. – Искреннего прощения прошу.

Я сразу подметил его манеру выражаться необычно и красиво, и его громкий, но приятный, мелодичный голос, и напевную речь. В разговоре и во всем облике чувствовалась сила и властность, и какая-то неведомая мягкость – так держатся только очень уверенные в себе люди. Люди, привыкшие преодолевать все трудности со спокойной улыбкой.

– Дениска, – робко ответил я на вопрос, как меня зовут, и погрузил свою руку в его огромную ладонь. Еще я удивился, как необычно деликатно он пожал ее, точно зная свою мощь, боялся навредить.

– Ну что, Денис Батькович, хозяин тайги, показывай свои хоромы….

– Милок, а ты что хочешь?… – проснулась ошарашенная моя бабка.

– Мне сказали, что можно у вас на постой определиться. Надеюсь, не прогоните одинокого путника. Щедрость с моей стороны обеспечу.

– Живи, коль денег не жаль….

Я зло посмотрел на бабку, я бы вообще не стал брать никаких денег. Мне давно хотелось друга как Павел Дмитриевич, и… если на чистоту такого отца. Всё в нем мне сразу понравилось: высокий рост, могучая, но гибкая фигура, плавные как у кошки движения, и какой-то магнетический взгляд. Глаза притягивали, и не чувствовал я ни скованности, ни напряжения, напротив хотелось расслабиться. Хотя… все-таки как-то робел, и еще было странное ощущение, точно внизу, в промежности непонятное пульсирующее напряжение. Какое бывает, когда чего-то испугался или при быстром спуске с большой высоты. Оно меня волновало, пугало, но было приятным. Словно, что-то должно было произойти откровенное, еще мне неведомое…

Позвякивали вилки о уже пустые тарелки с остатками жареной картошки. Мелодично ворчали фарфоровые чашки, когда их случайно ударяли, ставя на стол. Ужин был таким же тусклым, как и свет на маленькой кухоньки. Наш гость ел задумчиво, долго-долго пережевывал кусочки хлеба, и каждый запивал большим глотком чая с сахаром.

– Знаешь кто я? – вырвал неожиданно меня он из блаженного занятия разглядывания незнакомца.

– Не-а, – пробурлил я сквозь чай.

– Поэт, – звучно ответил он.

– Кто-кто? – поперхнулся я этим чаем – как-то болезненный образ Пушкина с картинки хрестоматии у меня никак не вязался с элегантным могучим видом Павла Дмитриевича.

– Вообще-то литературный критик и журналист, работаю в областном журнале. Но и как всякий художник слова не чужд я к занятиям поэзии. Сюда я приехал набрать материал для поэмы о воинах старины русской. По приданию, именно здесь воспитывался Никита Кожемяка.

И начал долго рассказывать о легендарном богатыре, цитировал былины, нараспев читал стихи. Было что-то завораживающее в этом легком, плавном повествовании, образы древних времен так и вставали ярко перед моими глазами. Виделись доспехи, слышались лязги мечей о щиты, ощущался даже запах мужского пота, витавший над полем брани. И весь рассказ я чувствовал то приятное напряжение в промежности, странно, но мне казалось, даже яички у меня пульсируют, когда Павел Дмитриевич рисовал, как богатыри сходились в рукопашной.

Затем он таинственно понизил голос:

– Знаешь, в одной потерянной былине, которой до нас дошли только обрывки, говорилось… – здесь он взял значительную паузы, во время которой у меня перехвалило дыхание, – … говорилось, что у Никиты Кожемяки был любовник…