Юлия Лилея - Стихия смерти

«Эта книга о ночи и дне, о бескрайнем солнце и море, которые поглотит безраздельная Тьма»

С незапамятных времён грешили люди: совершали убийства, насилия и бесчинства, совокуплялись без брака, несмотря ни на пол, ни на брачные узы. Когда же достигли Абсолютного зла преступления в городах Сугор и Годму, небеса, дабы уберечь род человеческий, обрушили на них серу и пепел. Страшная смерть постигла их: гибель сопровождалась воплями и стенаниями. Останками Сугора и Годму были лишь горсти пепла, пропитанные злобой и ненавистью людей. Ветер разнёс по миру песчинки Абсолютного зла, ненависти, нетерпения и всех пороков человеческих, и осели несколько частичек в пустыне. Ведомо было, что дадут они жизнь Злу ещё более худшему, чем зловещие города Сугор и Годму. Однажды очутился молодой высокий мужчина в пустыне. Не помнил, как он здесь оказался. Жизнь его была полна мучений и страданий. Ненавидел он всех и вся, нутро его было полно злобы ко всему живому. Страшный мор охватил землю там, где он обретался. Когда же умерли все его близкие, ни единой душе не удалось спастись – возненавидел он всё светлое на земле и с утра до ночи шептал проклятья, чтобы отмстить небесам и людям.

Помнил, что бредил, и всё повторял заклятья. Началась пустынная буря, страшный смерч поднял его, как песчинку, и закрутил в круговороте.

Ободранного, истерзанного мужчину исторгла буря в средину пустыни Магар.

Смерч закрутил пески так, что частицы пепла зла, оставшиеся от Сугор и Годму, воссоединились с ненавистью, злобой и желанием убивать в нем.

В бреду вспоминал он, как куски его тела клевали птицы, как истекал он кровью. Мужчина не чувствовал боли, лишь Зло проникало в него всё глубже. Буря успокоилась, и дремал он долгих триста лет в песках.

Трижды за этот срок бушевала пустыня: зыбучие пески готовы были поглотить царства, людей, зверей – всё живое. Неурожай, мор скотины, болезни, то жара, то холод, словно предупреждение Небес спускалось к людям. Вспоминали они про погибшие города Сугор и Годму, начинали вести жизнь праведников, но как только опасность отступала, всё возвращалось на круги своя. Так было и в этот черный год.

В пустыне Магар наступила звонкая, вязкая тишина, исчезли все звуки и шорохи. Духота становилась невыносимой, как и пронзительная тревога, которая охватывала всех живых существ. Черно-багровые тучи заполонили небо, песок и пыль смешивались в огромные клубящиеся облака – и несли в себе смерть. И пели пески песнь смерти, словно кого-то, призывая, и шёпот, разносимый ветром, становился всё исступлённее:

– Кар-га-рен! Кар-га-рен! Каргарен!

Зловещий вихрь выплюнул из утробы пустыни существо исполинского роста, кожа местами прикрывала его скелет, где-то была обнажена, громадные чёрные глаза, остов вместо носа, голову его венчала корона. И ознаменовал он своё вхождение в мир воплем ненависти, зла и тьмы.

Десять пушечных фрегатов золотились мачтами на рассвете, солнце скользило радужными бликами, и подсвечивало флаг империи Кристадин. На красном полотнище была изображена крепкая рука, твердо державшая меч, корона венчала грозный символ империи.

Двое мальчишек убирали длинный причал, поглядывая на громадные суда и мечтали:

– Эхх, скорее бы вырасти, я уж точно стану, как капитан Даркос.

Темноволосый, худой мальчишка звонко рассмеялся:

– Ухх, хватил, Даааркос! Столько отваги, богатства и удачи мало кому даётся. Воон, у короля ещё только нашего.

– А я стану!

– Подожди, а ты слыхал, что странник вернулся с Дьявольских гор?

– Нет, а когда?

– Да только вчера ночью. Рассказывал жуть всякую.

– Даа? – мальчишка придвинулся ближе к другу.

– О том, что Дьявольские горы стонут, воют беспрестанно, словно голодная стая волков. Так пронзительно, что хоть уши воском залепливай. И тоска такая на грудь давила, еле ноги унес. Не к добру это! – сказывал он.

– Ой, скажешь тоже! Трус, видать – этот твой странник.