Инга Риис - Стая Белого Волка. Возвращение мечты

Моим современникам, в юном возрасте попавшим в «мясорубку» развала великой страны и крушения общественного строя, многие из которых уже ушли навсегда, но не изменили себе, посвящается…

Кшиштоф Кесьлефский.

Холодный октябрьский вечер. Нудный мелкий дождь который день сеется с осеннего неба, превращая землю под ногами в сплошную хлябь. Освещения тут, как никогда не было, так вероятно, никогда и не будет. Во всяком случае, в этом веке, я думаю. Уличные фонари кончились там же, где и асфальт. Там, где закончили когда-то строить новые дома. Они подступали к этому месту с разных сторон, где-то следуя направлениям старых извилистых улиц, а где-то сметая все начисто. Эти новостройки съели почти все деревянные дома в старом районе, бывшем когда-то окраиной старого русского города, застроенной загородными усадьбами, а теперь оказавшемся практически в центре города. Старая пожарная часть, построенная из красного кирпича в «псевдорусском стиле», столь модном в начале двадцатого века, и когда-то возвышавшаяся над всей округой, стала чистым недоразумением, таким же реликтом, как окаменевшие яйца динозавров в горах, они там лежат, но никто уже не знает, когда и зачем они там появились. И в чем их смысл…

Но в самом центре этой застройки, по какому-то недоразумению, сохранились несколько домов моей улицы. Дома моего деда давно уже нет, как нет и самого деда. И пса. На этом месте – пустырь. Вокруг него – сплошные заборы темных «замороженных» строек, а рядом с заброшенными домами, отмечавшими пересечение двух, некогда существовавших здесь, улиц стоит чудом сохранившийся деревянный столб со скрипучей жестяной воронкой фонаря наверху. Он раскачивается на холодном осеннем ветру и время от времени бросает лучи света на покосившиеся заборы и разбитые окна.

Я иду вдоль домов, с трудом нащупывая твердь под ногами. Когда-то мне совсем не нужен был свет, чтобы найти тут дорогу. Но прошло уже двенадцать лет с тех пор, как я последний раз шла здесь. Правда, в другую сторону. И обещала себе, что никогда больше не появлюсь в этом месте. Но время течет, и все изменяется. И мы тоже. И теперь я решила что, во что бы то ни стало, найду тот старый дом. И войду в него. Потому, что у меня есть цель.

И дом, наконец, вырастает из серой пелены дождя. Удивительно, что из огромного частного сектора уцелел именно он. Такой же серый и мрачный, каким я видела его последний раз, ранней весной, двенадцать лет назад. Даже окна у него, похоже, целы, просто закрыты ставнями. Я толкаю калитку в покосившемся заборе, но она заперта. Дверь над низким крылечком – тоже. Но не похоже, чтобы тут кто-нибудь жил. Я спускаюсь с крыльца и в темноте пытаюсь нащупать на нем доску, которая должна сдвигаться в сторону. Отодвинув ее, засовываю руку под крыльцо. Крючок от засова там, на своем месте. Остается только открыть дверь и войти. Я на минуту застываю на крыльце, почти передумав заходить. Но раз уж я решилась и пришла, то надо идти до конца. Я уже готовилась вставить крючок в отверстие в двери, как послышался звук подъезжающей машины, свет фар мелькнул совсем рядом.

Я спрыгиваю с крыльца и прижимаюсь к забору, пытаясь укрыться за массивным столбом, на котором держатся высокие ворота. Встреча в таком месте, в темное время суток, ничего хорошего не сулит. К счастью, машина останавливается на углу, и ее фары гаснут. Надо бы потихоньку убраться, по добру, по здорову. А то, если попаду на какую-нибудь разборку, то рискую получить, в лучшем случае, шальную пулю. Но меня раздирает любопытство. А любопытство сгубило кошку. Кому же это понадобилось, тащиться именно сюда в такое время? Враждующие группировки, обычно, предпочитают встречаться там, где есть лучший обзор местности. А сбросить труп можно было и на какой-нибудь из строек, в начале квартала.