Михаил Гинзбург - Солнце моё

Глава 1. Предрассветная Тень

Утро вторника, 27 мая. День, когда мир узнал, что солнце умирает. Новость пришла не громом среди ясного неба, а скорее медленным, давящим шепотом, который проникал под кожу, обволакивая каждую мысль. Не было взрывов, не было нашествия инопланетян. Просто меньше света. Обсерватории мира, те немногие, что ещё сохранили хоть крупицу доверия, выпустили совместное заявление: процессы в ядре звезды-дарительницы жизни необратимо замедляются. Три дня. Ровно семьдесят два часа до того, как его лучи станут лишь воспоминанием, а мир погрузится в вечную, холодную ночь.

Дэвид сидел на своей веранде, в деревянном кресле, которое скрипело под ним, как старый корабль на волнах. Чашка с остывшим кофе стояла на маленьком столике, давно забытая. Он смотрел на восток, где ещё вчера солнце поднималось с величественной, огненной яростью. Сегодня оно было похоже на тусклый медный пятак, висящий над горизонтом. Небо над его домом в пригороде Нортгемптона, Массачусетс, ещё сохраняло остатки голубизны, но уже было подкрашено тонкими, почти прозрачными полосами серого и бледно-фиолетового. Это было похоже на старую, выцветшую фотографию, где краски теряли свою яркость с каждым мгновением.

В доме было тихо. Слишком тихо. Телефон молчал, радио передавало лишь обрывки новостей, которые Дэвид уже не слушал. Он писатель. Или, вернее, был писателем. Его романы – медленные, задумчивые, полные скрытых смыслов – всегда были его убежищем от мира, который казался слишком громким и быстрым. Теперь же мир замедлялся вместе с солнцем, а его убежище превратилось в ловушку. Слова, его верные спутники, вдруг стали бессмысленными. Зачем писать о любви, когда нет будущего? Зачем искать смысл там, где его не осталось?

Внутренний голос, который обычно был его надёжным компаньоном в творчестве, теперь превратился в хор беспорядочных мыслей. Вот и всё, Дэвид. Наконец-то ты можешь успокоиться. Никаких больше дедлайнов, никаких рецензий. Только вечная тишина. Но в то же время другой голос, более слабый, почти шепот, говорил: А что, если нет? Что, если именно сейчас и нужно жить? Он всегда был наблюдателем, всегда оставался в тени, позволяя своим персонажам проживать их драмы. А сам?

Он медленно поднял взгляд на соседний участок. Там, через гравийную дорожку и живую изгородь из шиповника, стоял дом Эммы. Дом, который он знал столько лет. Дом, мимо которого он проходил тысячу раз. Эмма…

Образ её лица всплыл в памяти. Каштановые волосы, всегда уложенные в аккуратный пучок, и глаза, которые казались такими добрыми, когда она улыбалась. Она была владелицей небольшого антикварного магазина в городе, и он часто заходил к ней, просто чтобы посмотреть на старые безделушки, но на самом деле – чтобы увидеть её. Они всегда обменивались парой вежливых фраз о погоде, о местных новостях, о состоянии её запасов винтажных книг. И каждый раз Дэвид уходил, чувствуя, как внутри него что-то сжимается. Несказанные слова, невысказанные чувства.

Теперь этих слов не оставалось. Не осталось времени для "потом". Внезапно, с ясной, почти болезненной ясностью, Дэвид осознал, что терять ему абсолютно нечего. Гордость? Страх отказа? Всё это стало пылью в сравнении с надвигающейся тьмой. Ему было 55. Ей, он полагал, столько же. Целая жизнь прошла мимо, полная ненаписанных признаний и упущенных возможностей. И вот, когда конец света пришел, он вдруг почувствовал не отчаяние, а странное, жгучее желание жить. Жить по-настоящему, хотя бы эти последние мгновения.

Он поднялся, его старые суставы протестующе хрустнули. Медленно, словно неверующий, он подошёл к телефону в гостиной. Старый дисковый аппарат, который он хранил больше из сентиментальности. Пальцы, привыкшие к клавиатуре, неловко набрали знакомый номер. Он слышал гудки, каждый из которых казался звонким ударом колокола, отмеряющим последние мгновения.