← К описанию

Маргарита Константиновна Агашина, Е. В. Агашина - Сочинения. Книга 1. О себе. Стихотворения

* * *

У смерти тоже есть свои порядки.

Ну, что ж, умру когда-нибудь и я.

Меня положат в зале «Волгоградки» —

Тогда уж воля будет не моя.

И кто-нибудь,

всегда на всё готовый,

создаст двухцветный траурный уют

и с чувством скажет горестное слово

по принципу – «лежачего не бьют».

И все узнают, как жила я мало,

как я еще бы – жить да жить могла,

какие я «шедевры» написала,

какая я «хорошая» была!..

Ах, щедрый автор

смертных приговоров,

он так доволен – речи вопреки, —

что я ушла в дорогу, о которой

не пишут путевые дневники.

Что от плохих стихов не затоскую,

что на собраньях слова не прошу

и никого-то я не критикую,

убийственных рецензий не пишу!

Не верьте тем,

кто скажет надо мною

высокие надгробные слова!

Какой была – а я была иною, —

сама скажу, покуда я жива.

А я – как все: и плакала, и пела,

стыдилась плакать и любила петь.

А я гораздо больше не успела,

чем было мне доверено успеть.

Я жизнь люблю.

Я, и прощаясь с нею,

ищу дорог и радуюсь весне!

А жить стараюсь проще и честнее,

чем после смерти скажут обо мне.

О себе

Я родилась 29 февраля 1924 года в Ярославле. У нас, на левом берегу Волги, не было высоких городских зданий. Деревянные домики с палисадниками, со скамеечками у ворот, дворы, заросшие густой муравой, – раздолье ребятишкам. Отец мой тогда еще учился в медицинском институте в Ленинграде. Мама работала, каждое утро уезжала за Волгу на маленьком пароходике «Пчелка».

Помню первую песню, которую услышала: я лет до трёх без песен не засыпала, и вот бабушка, не имевшая никакого музыкального слуха, укачивала меня одной-единственной песней:

Все платочки приносила,

Одна шаль осталася.

Всех хороших прилюбила,

Одна шваль осталася.

Такой же бесслухой была и мама, но она же научила нас с сестрой взрослой песне:

Спускается солнце за степи,

Вдали золотится ковыль…

Вспоминаю первые стихи, над которыми горько плакала, – «Орина, мать солдатская». Я еще не умела читать и только слушала. И вот мама доходила до строк:

Мало слов, а горя реченька,

Горя реченька бездонная…

И тут я каждый раз заливалась слезами. Некрасова дома читали много. Все любили его и даже тихо гордились тем, что мы, как и он, ярославские: мы же происходили оттуда, из некрасовских мест, отцовская деревня Бор – рядом с Грешневом. О Некрасове и его стихах у нас всегда говорили с восторгом, нежностью. Я благодарна за это своей семье и судьбе. Потому что уверена: если бы в детстве я вот так же сильно полюбила другого поэта, я писала бы потом совсем другие стихи. А может быть, и совсем не писала…

Оба моих полуграмотных деда стихов не писали, но были, по-моему, поэтами. Дед по матери – Иван Большаков, по деревенскому прозвищу Ванька Мороз, был веселым, лихим парнем. Отслужив службу в царской армии, он вернулся в родные места только затем, чтобы жениться, и сразу уехал в Москву. Бабушка, кстати, говаривала, вспоминая: «Я и замуж-то вышла не за Ваньку Мороза, а за Москву». Дед служил дворником, рассыльным, кондуктором на железной дороге. Однажды, получив новую форму, на изнанке фуражки он написал: «Не тронь, дурашка, – не твоя фуражка!» Дед по отцу – Степан Агашин – в сосновый порог своего дома вбил подкову – верил, наверное, что принесет она счастье его детям. Детей было восемь, и на всех одни валенки.

Я думаю: вот от той озорной фуражки и от печальной этой подковы и пошла моя судьба.

Дед Иван в свое время всеми правдами и неправдами сумел добиться, чтобы его дочь – моя мама – бесплатно окончила гимназию и стала учительницей. Отец же, врач, получил высшее образование один из всех своих сестёр и братьев и, конечно, при Советской власти. Он прошёл в своей жизни четыре войны: рядовым солдатом – Гражданскую, был ранен в 19-м году в местечке Гнилой Мост под Витебском, потом, уже военным хирургом, финскую и Отечественную – от июля 41-го и до окончания войны с Японией.

Следующая страница