Дмитрий Островский - Шрифт Брайля

Дмитрий Островский

«Шрифт Брайля»

Рассказы

Барбер

Десятки тысяч кофейных таблеток, спрессованных, выжатых, как лимон, падают в мусорные баки каждый день. Примерно столько же использованных кондомов смывается в ватер-клозет и несется по чреву города, как мертвые медузы – по течению Стикса к кладбищу медуз. Гаркающе-шаркающее звучит в южной, душной, безветренной ночи кругом – и пахнет прогорклым рапсом. Хрупает, шипит во фритюре пережареный нут, падают в хумус монеты беззвучно – достает их шаурмист оттуда загорелой рукой, облизывает пальцы.

– Тхина, ариса?

– Тхина, ариса, – говорю я, не обращая внимание на то, что в тхине только что побывала протянутая мной мелочь – руки у него, что ли, дырявые совсем, – удержать не может?..

Но фалафель ничего. Я ем с удовольствием, весь день на ногах – пообедать, конечно, не успел. “Вам бороду проредить? А как оставить баки? Баки. Мусорные баки. Борода и баки…”

Кажется, я засыпать начинаю. Доедаю фалафель, вытираю грязную тхину салфеткой и кидаю ее в мусор. Сотни тысяч салфеток отправляются каждый день а баки. Миллионы волосков падают каждый день на пол и сметаются в совок, как прах.

Иду домой, мне по Арлозоров и дальше, вверх по каменной отполированной десятками миллионов подошв лестнице. Вот мой дом – с него гроздьями что-то всегда свисает: белье, провода, горшки с цветами. Все, обычно, обгажено голубями. Везде эти голуби. Не люблю их, хоть и говорят, что птица мира, – а я не понимаю: по-моему, никому так не насрать на мир, как голубям.

Мир, впрочем, не мирен уже давно. Как этот, который исправно ходит каждый месяц, говорит?.. Не помню уже дословно. Никогда не оставляет чаевых! Ну да и ладно – дело добровольное… Зеваю, я уже в кровати – она занимает ровно половину комнаты, а за перегородкой – кухонька. Не готовлю на ней, чтобы ненароком ничего не сломать и не запачкать так, что потом не отмоешь – и не расплатишься.

Вспомнил! «Нет, ну ты сравни: как всё это делается у них, и как – у нас!» Сам-то тут без году неделя, а уже называет нас ими. Быстро он, быстро… Ножницы стрекочут, машинка жужжит – работа спорится. Вчера получил на чай от человека у которого больше нет дома – он стерт с лица земли. Подметаю в черных смолистых кудрях пол. Так-то здесь неплохо, жить можно, жарковато только…

Пришел земляк, тот, который никогда на чай не оставляет – повестка все та же: «Мы сейчас их по самые гланды!» – это он про несчастных арабов. «Разбомбим к чертовой матери!» – я не слушаю, машинка шуршит по неровному затылку, но фейд выходит мастерски – как мне это удается? – секунды самолюбования – и зеркало появляется в моих руках. «Ну как?» – спрашиваю я. «Во!» – земеля показывает большой палец и сразу начинает собираться. «Подожди, голову помыть надо.» «Ах, да – все время забываю, ха-ха…» За мытьем он продолжает: «Знаешь, а все-таки приятно смотреть на наших солдат и наших граждан – как все хотят помочь, сдать кровь…» В какое-то мгновение мне кажется, что если я сожму его голову, то мои пальцы через череп войдут ему в мозг – но я в слишком хорошем настроении – и мысль, не успевая оформиться, тут же пропадает без следа.

Не спрашивайте меня, как я узнал об этом – но я об этом узнал. Тот парень, у которого больше нет дома, залез в петлю. Раздал – раздарил всем – и кончил себя. Все это ворвалось фальшивым аккордом и разорвало ясную и прозрачную музыкальную ткань жизни и, оказалось, что она тонка, как пеньюар, как покров – и сквозь проделанную в ней дыру чернеет холодная супрематическая вечность. Не идти на работу? Нет, пожалуй, пойду… Мы стеклись в это место земного шара, как стекается мутная сель в снеговую падь. Мы все в этом котле, без роду, без племени. Горы сокроют нас – примут на себя ядовитые стрелы. Солнце сожжет на нас старую кожу. Море – успокоит боль. В море – вся соль земная, вся мудрость её.

Встретил старую знакомую. Совсем старую и не совсем знакомую – немного больше, чем таковую. Разговорились, приятно, сколько мы с ней не виделись? Лет пятнадцать? Погуляли, посмеялись, выпили кофе, а потом вина, а потом опять погуляли… А потом она, словив на себе мой взгляд, спросила: «О чем ты сейчас подумал?»