Антон Шаффер, Ирина Подгайко - Школа. Остаться в живых (сборник)

– Мам, давай выкинем эти дурацкие ковры, а?

– Отстань от ковров! Чем они тебе мешают? Лучше в комнате уберись…

Нормально, да? Она цепляется за это ветхозаветное счастье, как за часть своего тела. Сейчас мне предстоит испытание рассказом, где и когда были добыты эти гребаные ковры и сколько они стоили. И от чего пришлось отказаться, чтобы купить этот символ достатка. Нет. Не «купить», а «достать». Причем доставала не мама, а бабушка. Мама только соучаствовала в этом мероприятии. Отстой. И они сообща от чего-то отказывались ради ковров. Лишенки. А мне теперь в этом интерьере жить?

– Мам, ну хоть у меня убери это говно со стенки, а?

– Ей сфоткаться негде, – бесцеремонно ржет папа.

Он понимает, в чем дело. Он сам мне вчера показал фотку одной красивой девочки. А снизу подпись:

«Смертельный ковер—2 и сраная кошка». И еще – фото смешного мальчика, который думал, что выглядит как гот. Подписано: «Хранитель ковра». Там много таких нелепых фоток было.

Голосом былинного сказителя папа читал мне вслух:

– Каждая херка [1] обязана фотографироваться на фоне бабушкиного ковра и быдляцкого совкового интерьера семидесятых годов… М-да. Жили себе, не тужили, а теперь, оказывается, наш интерьер – быдляцкий. Пора делать ремонт.

Врет. Не будет он ничего менять. Ему наша квартира кажется уютной. Мне, кстати, тоже. Но ковер надо срочно убрать. Он меня раздражает – в доме нет ни одной «чистой» стены. Всюду полочки-фиголочки, а между ними – продукт ткацкого творчества неведомого происхождения.

– Смотри-ка, а на фотке и правда есть кошка, – папина радость мне понятна. Он думал, что обозвали девушку, а за кошку переживать не стоит. Хотя она вовсе и не сраная. Я ее внимательно рассмотрела. Нормальная упитанная котика.

Папа псЫх. Он подозревает меня в принадлежности к тайному сообществу Правда, пока не выяснил, к какому именно. Он пытается доказать мне, что все субкультуры – отстой. Роется в Инете. Находит всякое стебалово и показывает мне в назидание. Типа – смешно, а он точно знает, что я не люблю быть смешной. У меня с чувством юмора фиговато. Оно у меня кособокое – я не люблю, когда смеются надо мной. Зато я умею посмеяться над другими. И над собой тоже. Когда сама этого захочу. А когда кто-то смеется надо мной, мне не смешно – убить готова.

Тот же день. Вечер.

– Ты того… – начать так разговор может только Килька.

– Сам ты «того», – намекаю я.

– Я влип. Будь человеком, зайди на минутку.

Он приглашает не в квартиру, а на бетонную лестничную площадку. Там холодно, зато можно покурить. Мы с Килькой в одном подъезде живем. Правда, я называю это пространство парадной. Но дело не в названии.

– Они меня снова караулили, – загробным голосом сообщил мне Килька.

Он уже третий день прогуливает школу. Изображает растяжение каких-то околопяточных сухожилий. Даже хромать научился. Симулянт. Но я понимаю Кильку – в его положении иначе никак.

– Чё делать-то? – Кильке хреново.

Не думаю, что батя убьет сынка за прогулы. Но побить может. Морально и физически. Мало не покажется. Я про папашу Кильки мало знаю, но для выводов достаточно. Отец воевал где ни попадя. По всему миру народ мочил, а теперь типа на пенсии бабло шинкует. Никто не знает, где и кем он работает. А мать дома сидит. Взращивает Кильку и смотрит телик. Когда не таскается по магазинам и салонам всяким.

– Ты и в зал не ходил, – предположила я.

– Ага. Прикинь, они мое расписание вычислили. А теперь вообще по очереди в подъезде дежурят.

– Руку покажи.

След от укола почти зажил. Крошечное пятнышко – как от комариного укуса. Предыдущего вообще не видно.

Они ловят Кильку прямо между входными дверями. С одним Килька бы справился, но их трое. Двое держат, третий колет герыча. Килька не может признаться отцу. Ведь тот уверен, что сын не слабак, типа – крутой спортсмен и даст сдачи всякой шантрапе. Он Кильку с рождения дрессирует. Хотя лет пять назад бывал дома в год по три месяца, не чаще. И все эти три месяца прессовал сына морально. Рассказывал всякие страсти про войну, про боевых товарищей. Типа – тот не сломался, а этот – гнида, даже от ерундовой царапины ныл и был для всех обузой. По мнению Килькиного отца народ делится на две категории. Такие, как он сам, и прочая мразь, недостойная жить. Девчонки не в счет. Но мне кажется, что он теток за людей в принципе не считает.