Мария Ботева - Сад имени т. с.

Мы несли нашу маму на одеяле. Вокруг лежал снег, гулял небольшой ветер, луна пряталась где-то за зимней хмарью.

– Морозец, морозец, – бормотала мама.

Как какая-нибудь северо-южная королева, сидела она на мягком одеяле, в зимнем пальто прямо посреди поляны нарисованных ромашек. Больших трудов ей стоило удерживать спину прямо, все же одеяло – мягкая и зыбкая вещь, и если оно не лежит на кровати, то сидеть на нем неудобно, поэтому скоро она подозвала Глеба. Он встал позади, и мама привалилась к нему спиной, а мне пришлось заменить брата и тоже нести маму. Я взяла одеяло за угол, обмотала вокруг запястья, чтобы не выскользнуло. Передний край поляны тащил Васька со своим вечным Денькой. Мы с Димкой были сзади, Глеб тоже, но он поднимал двумя руками середину так высоко, чтобы одеяло было похоже на сиденье кресла. Мы прошли так двадцать один или двадцать два шага и уронили маму. Хорошо, что она не очень большая и не очень толстая, а то уронили бы раньше. Пришлось Глебу бежать домой за санками, не понимаю, почему сразу мы до этого не додумались. Теперь дело пошло быстрее. Сашка даже начал отставать от нас, но мама взяла его на руки, и мы снова замедлились. То Глеб, то Димка, то Васька с Денькой катили санки. Я шла рядом.

Вечером, когда все мы были дома, Сашка упал на пол и начал реветь. Просто Васька не давал ему покататься на своем самокате, а у Сашки дурацкая манера падать на пол, когда ему не дают покататься на самокате. Ему никогда не дают, потому что такой маленький ребенок с него запросто свалится. Понимал бы чего, ради его же блага. Так нет! И вот сегодня тоже он лег на пол и начал реветь. И тут мама сказала:

– Всё! Дети, всё! Мне это надоело. Я устала, и я сбегаю из дома. Не смотрите, куда я иду, закройте глаза.

Мы закрыли. Сашка на полу прекратил ныть и стал медленно мигать. Васька сильно зажмурился, но не успел остановиться, поэтому врезался в шкаф на своем самокате. И захныкал, так и не открывая глаз. Я знаю, я подглядывала через ресницы. Мама уже говорила, что сбежит из дома, но еще ни разу не сбегала, и мы не верили никто, что это когда-то случится.

Но она сбегала! Вот подошла к вешалке. Вот стала разгребать всю нашу одежду на полу: двадцать минут назад Васька решил вытащить из пальто свои варежки, потянул рукав, и оторвалась вся доска с крючками. Хорошо, он успел отскочить, а то бы мы долго искали его под нашей одеждой. Полка свалилась с таким грохотом, что у дяди Вити внизу на полминуты перестала играть музыка. Вот уже вторые выходные он громко включает свои колонки, чтобы не слышать нас. Не сразу он додумался, но теперь так и поступает и еще надевает наушники. Поэтому он улыбается нам в лифте и во дворе. Всегда. Всегда, когда видит. Никаких претензий, никакой ругани. Только улыбка и понимание, понимание и улыбка. Я даже подумала, что мама может сбежать к нему в случае чего. Дядя Витя только улыбнется и распахнет свою дверь, и квартира его станет тихим убежищем для нее. Нет, не станет, у него же громко играет музыка в выходные, это я позже догадалась.

Мы стояли с закрытыми глазами, а мама все разгребала и разгребала одежду. Далеко в разные стороны отлетали наши куртки, шапки, шарфы. Моя варежка даже повисла на елке в большой комнате. Когда маме удавалось найти что-то свое, она говорила негромко:

– Шапка… Перчатка… Кофта…

А мы всё стояли, молча и с закрытыми глазами. Тишина стояла рядом с нами. Через минуту она спустилась и к дяде Вите с нашего шестнадцатого на его пятнадцатый этаж. Замолчала дрель у дяди Толи, он живет через стенку, в соседнем подъезде. Заглох телевизор тети Вали тремя этажами ниже, замолчали ее гости. На улице тихо-тихо пошел снег.

– Всё. Я убегаю, – сказала мама, и младшие братья дружно подставили ей носы для поцелуя. А Васька спросил: