Александр Переходченко - С тобой шампанское вкуснее

I

Краматорск. 2004 год.

Всю ночь шел дождь. Из приоткрытого окна веяло сентябрьской прохладой, в комнате было зябко, и из-под теплого одеяла не хотелось вылезать. Сегодня утро обещало быть хлопотным. Таня, упаковывая чемоданы, мысленно уже была далеко от нашего машиностроительного городка с его вечно дымящими заводскими трубами, угрюмыми серыми улицами. Она сидела в теплой неаполитанской кофейне с чашечкой крепкого эспрессо, любуясь заливом и набережной, где кипела незнакомая, но притягательная жизнь, в которую она скоро окунется с головой. Описания итальянской жизни ее мамой, которая уехала на заработки пять лет назад, уже давно подталкивали Таню опробовать свои силы, найти работу в чужом городе, чужой стране. Это должно было произойти, это произошло − Таня уезжает, я же, лежа на спине и выглядывая из спальни, как будто из укрытия, наблюдал за суетливыми движениями тонких рук моей жены, которая через день будет уже не в соседней комнате, а за двадцать тысяч километров от меня.

– Так… зубная щетка, маникюрный набор, фен на всякий случай взяла, – бормотала она себе под нос.

– Эх, если бы я укатил куда-нибудь, – с иронией начал я так, чтобы она меня услышала, ― то оставил бы все расчески, бритвы и шампуни дома, наслаждаясь путешествием, а со всей мелочевкой разобрался бы на месте.

– Солнце, – с небольшим эхом послышалось уже из ванной комнаты, – я продумываю все до мелочей, чтобы потом не отвлекаться, не тратить драгоценное время на пустяки, и еду в первую очередь не в гости, а работать. Если все сложится хорошо, я подберу там тебе что-нибудь, и в следующий раз мы сможем поехать уже вдвоем.

Я встал с кровати, накинул на себя махровый темно-синий халат в серую клетку, сунул ноги в Танины мохнатые тапочки с собачьими мордами, закрыл сквозившее окно и вошел в зал. Усевшись в кресло, я закинул ногу на ногу, изобразив невозмутимую, строгую фигуру, скрывая неожиданно разыгравшееся внутреннее беспокойство.

– Не очень-то мне хочется ехать в Италию, с утра до вечера стучать по мостовой резиновым молотком, вколачивая в нее кирпичи, или присматривать за престарелой местной особой. Если ты готова подобным заниматься, то такой работы и у нас полно.

– А зачем тебе стучать и присматривать? Ты у нас «голова», умный, можно найти занятие по твоим особым способностям.

– Теоретически я бы мог выучить итальянский язык, благо два иностранных уже знаю. Но если тебе в следующий раз вздумается ехать в Китай, что тогда прикажешь мне делать, учить иероглифы?!

– Скажу сразу, Китай меня не привлекает. Кстати, ты не знаешь, в салон самолета дезодорант можно будет взять?

– Не знаю, – буркнул я. – На Апеннины надо ехать туристом, свободным человеком, побродить по Помпеям, посидеть в винных барах, пообщаться с посетителями местных развлекательных заведений, попрактиковаться в местном диалекте, приставая с вопросами к прохожим: «вы не подскажете, как пройти?..», «…проехать?..», «где я нахожусь?», наконец.

– Отличная возможность попасть в полицию, – перебила она меня, пытаясь застегнуть молнию в одном из двух чемоданов, – там-то научат, как зарабатывать деньги! Радость моя, ― кряхтя над молнией, продолжала она, – ты просто злишься оттого, что остаешься один в этой сырости и серости. Ничего, поскучаешь немножко, может быть, это даже послужит на пользу нашим с тобой отношениям.

– Ничего себе немножко! Три месяца самой гадкой погоды в году я буду коротать один, а ты в это время будешь улаживать наши отношения в квартирке с видом на остатки архитектуры эпох барокко и рококо!

Расхаживая по комнате в моих тапках, она продолжала невозмутимо возиться со списками того, что надо было, по моему мнению, утопить в Тирренском море. Я знал, этим разговором мне уже ничего никому не доказать, а тем более не изменить, все уже сто раз обговорено, билеты куплены, поезд на Киев через полтора часа, затем Борисполь, самолет и «до свидания». На кухне засвистел чайник. Я помог Тане справиться с тугой молнией на чемодане, и мы пошли пить чай. Сейчас лишнее было себя накручивать, но я не мог отделаться от прилипшей к моей душе тревоги за родного человека.