Лариса Сегида - Русские Истории

АВТОРСКОЕ СЛОВО

У этих рассказов интересная судьба. Большинство из них были написаны в самом конце девяностых, жутком времени вкушения другой страны, которой моя родина становилась, особенно после того безумного черного августа 1998 года, когда доллар вскочил в четыре раза за ночь, цены менялись каждую минуту, а продукты исчезали с полок с той же скоростью. Доброта, открытость, доверие сменились замкнутостью, депрессией, враждебностью. Печатная машинка оказалась моим спасением. Я строчила историю за историей и так проживала день за днем. С ними в 1998 прошла творческий конкурс литературного института имени Горького в Москве и поступила на факультет прозы, но через полгода ушла. Рассылала свои опусы по всем издательствам и толстым журналам Москвы, но получала один ответ: «Классно пишете. Опубликуйтесь где-нибудь, тогда мы вас сразу напечатаем». Замкнутый круг. В 2003 уехала в Канаду. Перевела несколько рассказов на английский и включила в свою канадскую диссертацию, которая вышла книгой в 2009 году. Потом оно все забылось в моей иноязычной и инокультурной жизни. Только в 2016 волна моей русскоязычной литературы буквально смыла меня с моего англоязычного острова комфорта. Я ринулась перечитывать свои работы и не могла поверить, что это написано мною столько лет назад. Так свежо и дерзко все оно читалось.

***

ЮБИЛЕЙ

В воскресенье Насте исполнялось девяносто. Это не весть какое великое событие она решила отпраздновать дальним походом. Она и раньше ежедневно отправлялась в пешие прогулки на ближние расстояния, не потому что обязала себя к этому для пущего сохранения здоровья и физической тренировки усохшего тела. Просто иначе она не могла проживать каждый день и час уже порядком опостылевшей ей жизни.

Комната, самая маленькая в квартирке, была щедро предоставлена ей ее собственной дочерью, которая когда-то легко прописалась на ее жилплощади вместе со своим колобкообразным и Насте непонятно для чего созданным мужем, так как, кроме посещения кухни, туалета и лежания на кровати, он в доме ничего не делал, и тремя, а может, и четырьмя, Настя уже запуталась в их ежедневном мелькании перед носом, детьми. Настю никто не замечал в квартире, ее комнатку-кладовую, без окна, с железной койкой и стулом, никто из близких не посещал, только дочь два раза в день ставила на этот самый стул что-то съестное. Настя уже не разбирала что именно, ела все подряд, не ощущая ни вкуса, ни запаха и не испытывая наслаждения от еды.

Поначалу, еще в пору ее относительной (с высоты ее нынешнего возраста) молодости, то есть лет так в семь-десят, она старалась принимать посильное участие в жизнедеятельности своих родственников, крутилась в кухоньке, хотя ничего полезного и не делала, что-то советовала, иногда мыла посуду, но больше разбивала ее и складывала все не так, как надо, чем раздражала свою дочь, выходила к праздничному столу в своем лучшем крепжоржетовом платье, бежевом в чайную розу, хотя никто ее и не приглашал, но Настя, воспитанная грозными родителями в духе уважения и преклонения перед старшими, выполняла это по инстинкту, не замечая, что ее существо становится все более ненужным, противным и мешающим жизни ее отпрыска и его сожителей в виде мужа и детишек.

Сначала ей указывали на место повышенным тоном, потом окриком, а позже, годам так к восьмидесяти пяти, вообще потребовали не покидать свой угол, даже для нужды притащили поганое ведро. И Настя поняла, что спасение в ней самой.

Во-первых, она стала тренировать больные ноги. Во-вторых, съедать все ей приносимое для поддержания физических сил. И, в-третьих, купила бутылку водки и грамм по десять-двадцать начала принимать по утрам для поднятия боевого духа. Так она подготовилась к долгим прогулкам. Она выходила из дома на рассвете, а возвращалась, как правило, к ночи, и не потому, что не уставала. В свои восемьдесят пять Настя лишилась памяти. Совсем. И каждая ее прогулка заканчивалась всякий раз в нескольких километрах от дома. Просто когда Настя вконец обессиливала, она, навалявшись в траве в пригородном лесочке, вышлепывала к трассе, расстегивала пальто, под которым висела на бечевке табличка с карандашной надписью «Я Настя. Мне много лет. Мой адрес – Каучуковая 6, кв. 17. Прошу, отвезите. Нету сил». И бедняжку доставляли прямо домой. А там уж родные обшарпанные стены загаженного подъезда возвращали ей короткую память, и старушка так же бесшумно проюркивала в свою кладовую. Домашние ее не теряли. В полумраке комнаты дочь, единственная, кто входил в эту затхлую келью, комок из одеял и тряпок принимала за спящую мать, оставляла еду на стуле и, удовлетворенная выполненным долгом, ни о чем не подозревая, возвращалась в свой мирок.