Анастасия Сагран - Рука нашего парня

Посвящается всем тем подросткам, которые не могут рассказать о себе правду. Всем тем, кого бездушно оболгали в стремлении напечатать эксклюзив. Тем, кого старшее поколение пытается выставить в худшем свете… потому что так проще

Мы ехали в поезде, совсем мимо Москвы. Там она и подсела. Я подумала, что она мне кого-то напоминает. И когда услышала, что она медик, то сразу поняла, что именно на медсестру она и похожа. Вся такая вроде добрая, живая, собранная, но в глубине всё как в застарелом стрессе. Как будто война сутками, годами. И выживаем.

А потом она сказала, что она не просто медик, а уволилась из психдиспансера. Уволилась, потому что тяжело, зарплата никакая, да и не осталось в том городе ни души своих. А в Муроме почти вся семья. Я стала спрашивать про психдиспансер.

Она говорила, а потом вдруг это:

– Был у нас молодой психиатр, Костя. Хороший мальчик, крепкий… не физически я имею в виду. Тут другое. Надо быть крепким на этой работе. Не распадаться на части, понимаешь? В общем, он с одной пациенткой точно чего-то не понял и всё пытался разобраться. А она из особенных. Они там все особенные, но эта – особеннее некуда. Девочка ещё совсем, а пережила такое… Костя промучился с ней… полтора года. Помочь пытался. А она ему р-раз… – бывшая медсестра замялась, опустила глаза. Она с печалью обшаривала взглядом тапки и сумки под полкой, но так и ничего не объяснила, только резким тоном закончила рассказ: – Мы Костю похоронили месяц назад. До сих пор в себя прийти не можем.

Она надолго замолчала, только смотрела в окно серьёзным невидящим взглядом. Её серые глаза вдруг оказались очень красивыми, но я ни на секунду не подумала, что эту женщину и молодого психиатра связывала симпатия или даже романтика. Дело наверняка в его смерти… и в той девочке-пациентке.

Из восьми девушек Лиля оказалась самой высокой, но рядом с Амиром всё равно чувствовала себя малышкой. И когда подошла к нему, ей пришлось задрать подбородок выше, чтобы точно встретиться с ним взглядом. Тут же потерялась в его глазах. С таким именем нехорошо иметь и высокий рост, и пронзительно-голубые глаза, модельно красивое лицо с чувственными губами и золотые волосы, словно светящиеся даже здесь, в этой почти могильной темноте. Амир… ему бы Владиславом быть или даже Романом… Адамом в крайнем случае. Родители, наверное, гордятся им. И с ума сходят. И не только его папа и мама. Восемнадцать человек сейчас близки к сердечному приступу и неизвестно сколько десятков полицейских поставлено на уши. Восемь девушек и молодой парень – дети из самых разных семей неожиданно исчезли.

Но их не найдут. Дела слишком плохи.

Амир нежно смотрел на Лилию:

– Чего ты хотела?

– О, я… просто хотела попросить тебя отвернуться. И уши закрой, пожалуйста.

Лиля какое-то время гадала, почему он смотрит на неё именно так. Сейчас, рядом с ним, когда сердце бьётся так сильно, кажется, что они на залитом солнцем лугу, и тёплый ветер дарит им свободу. Но они заперты в тёмном подвале старого дома.

– Почему ты так смотришь на всех девчонок? – вдруг спросила Лиля.

Ей захотелось откусить себе язык.

– А… это из-за роста. Как там папа говорил? Маленькая собака – всегда щенок. Для меня все сейчас как дети. Марго так вообще шестилетка, – Амир кривовато усмехнулся, и внутри Лили что-то сладко защемило. Он не терял присутствия духа и понимания ужаса происходящего, в отличие от неё. – Так куда мне встать? И, главное, зачем? Что вы задумали?

– Да просто… по-маленькому надо. Всем. Обещай не шевелиться, а то ужас как стрёмно.

– Нет проблем. Ты ведь Лилия, да?

– Да.

– Так куда мне встать?

– Вот в тот угол, пожалуйста.

– Я ещё ничего не сделал, чтобы меня в угол… – снова усмехался он. А голос такой мурлычущий сделал!..

Сердце готово растаять, но реальность заставляет взять себя в руки. Потому что… это подвал. Старый, грязный, тёмный подвал. И в указанный угол не забраться – почти до потолка там навалены древние кожаные куртки, вышедшие из моды дублёнки, старые сапоги и остроносые туфли. Очень много.