Зарина Шаухалова - Родник и Океан

Глава 1. Встреча

Ночь в реанимации пахла стерильностью, смешанной с чем-то неуловимо живым – тревогой, надеждой, страхом. Алексей привык к этому запаху, как привык к ритмичному писку мониторов, шороху резиновых подошв по линолеуму и к тому, как время в ночные смены растягивается, будто кто-то нарочно замедляет стрелки часов. Он сидел за столом в ординаторской, листая истории болезни, когда тишину разорвал звук распахивающихся дверей отделения. Санитары вкатили каталку, их движения были быстрыми, но выверенными, как у людей, которые знают: каждая секунда на счету.

– Женщина, 28 лет, передозировка, – голос фельдшера был сухим, деловым. – Пульс слабый, давление падает, зрачки расширены.

Алексей встал, поправил очки и шагнул к каталке. На ней лежала девушка – хрупкая, с растрепанными темными волосами, которые разметались по подушке, словно водоросли в бурном потоке. Ее кожа была бледной, почти прозрачной, но щеки пылали лихорадочным румянцем, будто внутри нее горел огонь, который не могли потушить ни лекарства, ни смерть, подступившая так близко. Глаза ее, широко распахнутые, метались по белому потолку, словно искали в нем спасение или ответ.

– Имя? – спросил Алексей, проверяя капельницу. Его голос был ровным, почти холодным, как всегда в такие моменты. Эмоции мешали работе, а работа была его стихией – чистой, прозрачной, как родник.

– Марина, – прохрипела она, пытаясь приподняться. Ее пальцы вцепились в край каталки, костяшки побелели от напряжения.

– Лежите, – сказал он, мягко, но твердо, нажимая на ее плечо. – Мы разберемся.

Он работал быстро, привычно: подключил монитор, проверил показатели, отдал указания медсестре. Налоксон, капельница с физраствором, контроль дыхания. Все по протоколу. Но что-то в этой девушке его зацепило. Не ее бледность, не слабый пульс, который он считывал с монитора, а ее взгляд. В нем было слишком много жизни для человека, который только что балансировал на грани. Это был взгляд, полный шторма – неукротимого, яростного, но почему-то отчаянно уязвимого.

Через час, когда ее состояние стабилизировалось, Алексей зашел в палату. Марина сидела на кровати, обхватив колени руками. Ее пальцы все еще дрожали, но теперь она выглядела не как утопающая, а как человек, который только что вынырнул из глубины и пытается понять, где берег. На ней была больничная сорочка, слишком большая для ее худощавого тела, и темные волосы падали на плечи неровными прядями. Она подняла глаза, и Алексей почувствовал, как ее взгляд прошел сквозь него, словно луч света через стекло.

– Вы спасли мне жизнь, – сказала она. Ее голос был хриплым, но в нем звучал вызов, как будто она не благодарила, а проверяла его на прочность.

– Это моя работа, – ответил он, глядя в историю болезни, чтобы избежать ее глаз. – Почему вы это сделали?

Марина молчала, теребя край одеяла. Ее пальцы, длинные, с облупившимся красным лаком на ногтях, двигались нервно, будто искали, за что уцепиться. Потом она усмехнулась – горько, устало, но с какой-то странной живостью.

– Любовь, доктор. Слышали про такую штуку?

Алексей поднял взгляд. В его глазах не было осуждения, только холодное любопытство, как у ученого, который изучает незнакомый объект.

– Слышал. Но не видел, чтобы она убивала.

Марина рассмеялась. Ее смех был похож на звон стекла, которое вот-вот разобьется, – хрупкий, но резкий, заполняющий пространство палаты. Она откинулась на подушку, глядя в потолок, и ее лицо вдруг стало серьезным.

– Тогда вы просто не любили, – сказала она тихо, почти шепотом. – Любовь – это когда ты горишь, а потом остаются только угли. И ты либо сгораешь до конца, либо… вот так.

Она кивнула на капельницу, на белые стены палаты, на свои дрожащие руки. Алексей смотрел на нее, и в голове у него мелькнула мысль: она не похожа на других пациентов. В ней было слишком много огня, слишком много жизни, даже сейчас, когда она была на грани. Это его пугало – не потому, что он боялся, а потому, что не знал, как с этим справиться.