Эжен Шаветт - Прокурор Брише

Парижане всегда отличались любопытством к свершению смертной казни; как бы ни было далеко лобное место, они бежали шумной и веселой толпой, и, надо сознаться, это потрясающее зрелище производило на них впечатление. Теперь, когда казнь продолжается не более пяти минут, толпа и то окружает эшафот; что же было прежде, когда палач, медленно терзая жертву, давал возможность любителям сильных ощущений наслаждаться в продолжение многих часов. Но никогда толпа у эшафота не была так велика, как 12 января 1728 года, в день, с которого начинается наш рассказ.

Было около четырех часов, а в это время года дни коротки, и потому уже совершенно стемнело, когда Гревская площадь наконец очистилась от бесчисленного множества людей, пришедших смотреть на пытку одного важного преступника. Но его продолжительные мучения не произвели ни на кого тягостного впечатления, напротив того, всюду слышны были крик, смех и пение, как будто народ праздновал свое освобождение.

Правда, что это и было в некотором роде избавление от тяжкого ига, так как казненный был не кто иной, как известный разбойник Людовик-Доминик Картуш; этот дерзкий мошенник в продолжение многих лет держал французов в страхе своими частыми убийствами, смелыми и многочисленными грабежами. Вот почему народ не расходился, желая убедиться в смерти человека, совершавшего под прикрытием ночной темноты свои кровавые злодеяния. Итак, это был настоящий праздник. Все шли счастливые и веселые, рассуждая о смерти Картуша, которого колесовали в полдень и оставили на колесе до восьми часов вечера; он переносил страшные мучения и призывал смерть, как спасительницу. Понятно, что у всех был один и тот же предмет для разговора.

– Наконец-то мы избавились от этого страшного разбойника, – говорил один.

– Да, мы избавились от злодея и его дьявольской шайки, потому что, кажется, в эту ночь он назвал всех своих сообщников, – отвечал другой.

– Правда, что ночью произвели много арестов?

– Да, ведь господин де Бадьер допрашивал Картуша, а это строгий судья и, главное, не любит затягивать дела.

– Говорят, разбойник донес по крайней мере на полтораста человек и из них двадцать женщин, пользовавшихся его расположением.

– Это правда, но, как он ни лебезил перед правительством, все же его подвергли пытке сегодня утром.

– А, и вы, сосед, видно, провели ночь на площади?

– Еще бы! Можно ли не посмотреть на казнь такого злодея, я не раскаиваюсь, что пришел, хотя и потерял целые сутки.

Это было справедливо, прочли приговор 11 января, а привезен был Картуш к месту казни 12-го числа. Вот что случилось: накануне преступник принес покаяние на церковной паперти, затем его привезли на лобное место, но тут он объявил, что желает дополнить свои показания. При совершении казни над преступником было принято, что судья отправлялся в думу и там ожидал преступника для снятия последнего допроса; эта формальность почти всегда была полезна, так как несчастный, при виде эшафота и желая, вероятно, хоть на несколько часов отдалить предстоящую пытку или даже, может быть, надеясь на помилование, объявил, что хочет сознаться в другом преступлении. Отказа никогда не было, сам палач приводил осужденного к судье, и, как бы ни был продолжителен допрос, он присутствовал на нем стоя, держа в руке конец веревки, которой был связан преступник. В это время собравшиеся зрители ждали на площади и иногда, потеряв терпение, поднимали ропот, что не раз заставляло судью сократить допрос и возвратить народу жертву, смерти которой он так жаждал.

Итак, Картуш по своему желанию был приведен к господину де Бадьеру, имя которого толпа произносила с уважением. Судья ожидал со своим писарем, стариком, только что оправившимся от тяжелой болезни, и потому судья не надеялся на его выносливость и несколько раз спрашивал своего подчиненного: