Ито Матору - Проклятие

Черные крылья ночной мглы укрыли моё существо. Хотя нет, казалось, что эта тьма поглотила всю планету. Концентрировать взгляд на небо равнялось бесполезному занятию. Земля хоть и невинная, но тянула к себе, зовя притяжением безвольные гири. «Уходим» – торопливо говорили прохожие и уводили за собой любопытных детей. Я хотела бы открыть рот и попросить помощи, но эти взгляды сжигали, хотя и были холодными стёклами.

– Умри. Умри, – доброжелательно шептали знакомые, исчезая словно дымок в широком холсте.

Мои чувства перемешались, подобно краскам художника, но рождали, увы, не прекрасный пейзаж, а серо-илистое смазанное пятно.

– Я виновата? – переспрашивал разум погружаясь в безответное отчаяние.

– Это ведь та самая?

– Ага, не подходи, ещё заразишься. Тьфу!

Мокрый позор издевательств покрыл моё лицо. Кровоточащая рана не столько на теле, сколько внутри, требовала лекаря. Казалось, сердце проткнул стеклянный нож, тех, кто не торопился его вынимать.

– Её бросил отец! А потом и мать. Разве родители уходят от хороших детей? Слова мужчины подхватили женщины, повторившие концовку раза три. Они судачили о моей семье и, собственно, обо мне, несущей проклятие. Хотя… сороки и то меньше говорят, чем люди, получившие пищу для языков.

– Это и есть моя деревня? Это то самое место где я выросла? Вон та бабушка. Разве не к ней мы ходили убирать огород? И не ей ли приносили ягоды? А вот этот мужчина… был как брат моему отцу. Он столько раз приходил в наш дом и ел с нашего общего казана. А мужчина, что прячет лицо в воротник, не ему ли отец помог встать на ноги? Что же теперь происходит?

– Убирайся мелкая тварь, – в исступлении гнева прокричала соседка и, выскакивая на улицу, облила помоями.

– Так её! Так, – поддержали собравшиеся добавляя каменные примочки на без того пострадавшее тело.

Их гневные чувства острыми иголками вонзались в душу и выворачивали нутро наизнанку. Тяжело дыша, я поднялась, нутро ныло от несправедливости и людского лицемерия. Безжалостность, бездумность и все связанные с ними пороки вылезли наружу подобно пузырям ожога. Сколько же они терпели? Сколько ждали и надеялись на возможность изгнать меня? Как же им удавалось улыбаться и держать за руку, коль в душе столько ненависти? Я вытерла лицо рукавом и ещё раз окинула взглядом окружающих меня жителей деревни. Теперь я не могла назвать их соседями или даже просто знакомыми. Ведь как показал случай, я совершенно не знала кто живёт рядом, общается и навещает наш дом.

– Уходи, брошенка, – сказал парень и замахнулся камнем.

– Они ведь ошибаются, никто меня не бросал. Они не знают о том, что произошло на самом деле. Почему же тогда их ненависть изливается на меня? Я ли сорвала запретный плод? Я ли создала болезни?

Но увы, все мои измышления бесполезны, проклятие давало повод меня ненавидеть. Моё тело покрыло нечто, похожее на кору, которая трескалась и испускала кровавую жидкость. Оказавшись в опале, я могла только уйти в дикие места. А если съедят звери, то это более отрадно, чем жить среди людей-хищников, которые едят не плоть, а душу.

Грехи согрешившего поколения проявляются на детях и повторяют в них возрастающее проклятие. Пятно користого позора указывало на преступника, несущего свой груз бесчестья. А это даёт повод вызывать всеобщую ненависть. Родители падают и, ругаясь, распространяют свои же беды на общественность. “Добрые” друзья-утешители подхватывают свежую новость. И вот результат! Призывая к ответу родивших, они не желают помочь, но страстно жаждут посмаковать чужие тайные грехи. Потому дверь хлопнула, и отец покинул дом. Потому прилетели известия о другой. Ах! Если бы не известие… Мать погрузилась в трагизм, забывая о моем существовании. Боль огненного клейма на сердце сподвигла отправится на поиски.

Наследственность тайных взыскивается и запрещает покинуть дом. В ту ночь луна озарила долину. Караван ушёл, оставляя меня в центре зелёного поля. Ах, если бы не другая сторона! Если бы не слухи, то может быть всё бы пошло по-другому. Вереница обид от незаслуженного наказания увесила моё тело. Я гневалась кричала и пряталась в ночном покрове, находя душный покой в безмолвном одиночестве.