Морфи - Православная Гимназия им. Свт. Григория Неокесарийского

Как случилось, что я перешел из простой советской школы (спецшкола номер 31, – будь она проклята, – что на улице Станиславского) в православную гимназию? На это были свои причины.

Я очень хорошо запомнил вечеринку в честь окончания первого полугодия.

Новое время только наступало, и еще никто не знал толком, как надо радоваться на вечеринке по всем правилам, так что в комнате был выключен свет, а магнитофон сделали на полную громкость, причем, хихикая, туда вставили кассету с песнями, типа "секс, секс, как это мило, секс, секс без перерыва".

Под эту музыку некоторые стали дрыгаться, изображая танец. Большая часть народа сидела за партами, которые сдвинули друг с другом и на которых стояли различные лакомства.

Помнится, я сидел рядом со всеми и пытался поддерживать болтовню. Вернее, это была даже не болтовня, а перекидывание отдельными фразами, причем у меня создалось стойкое впечатление, что они нарочно говорят на каком-то шифре, чтобы я не понял. Названия каких-то рок-групп, какие-то звезды эстрады, магазины и рестораны…

А недавно у класса случился какой-то бзик. Все накупали себе небольшие фигурки монстров с клешнями вместо рук, создавали себе из них армии и на переменах играли таким образом: выстраивали армии друг против друга и начинали яростно дуть в спины монстров. Монстры качались, сцеплялись клешнями, и чей монстр упадет – тот и проигравший.

Я с каким-то раздражением смотрел на эти бои и на хихикающих ребят, на девочек – таких милых и дружелюбных с первого по пятый класс, и ставших такими надменными и неприступными в середине этого, шестого. Чувствовалось, что мне пора уходить.

Единственное, ради чего стоило здесь остаться, – это ради черноглазой, тоненькой и смешливой Полины Барышниковой. Полина – это отдельный разговор. Полина – это моя любовь. Она пришла накануне моего ухода, но я до сих пор сожалею, что мы не подружились, и до сих пор вспоминаю эти черные глаза и черные прямые волосы, эдакой челочкой закрывавшие лоб.

Я, конечно, ей понравиться не мог. Вот, например, однажды, когда я шутя кинул в нее снежком, метко попав за шиворот, она подошла ко мне и врезала так, что я долго приходил в себя. Потом мне рассказали, что она владела какими-то восточными единоборствами. Вот и заигрывай с ними после этого!

Посреди вечеринки в комнату вошла, извиваясь под музыку, Татьяна Георгиевна, наша классная руководительница, солидная дама лет под пятьдесят. Татьяна Георгиевна была облачена в замечательную мини юбочку, какие не носили даже девчонки. Разрез на кофточке достигал пупа. Татьяна Георгиевна принесла дневники с проставленными оценками за первое полугодие, и торжественно шмякнула их в кучку ближайших пирожных.

…Но идти опять в какую-нибудь советскую школу? Благодарим покорно. Я проучился шесть с половиной классов, и с меня хватит. Больше всего меня выводили из себя уроки литературы, на которых нужно было писать сухие и пыльные опусы про Пушкина и других героев России, не отступая ни на шаг от заранее разработанных в программе и лично литераторшей правил написания подобных сочинений.

Вот, например, нужно было описать портрет Тургенева. Я решил описать этот портрет так, как видел. Проявить, так сказать, индивидуальность. Двое моих приятелей осмелились также описать этот портрет так, как видят его они, а не авторы учебников и учительница. И если получилось смешно, то чем я виноват? Невозможно описывать лицо человека всерьез!

В итоге за проявление индивидуальности я вместе с приятелями после последнего урока был отправлен прямиком к директорше.

Вначале, правда, литераторша пыталась пробудить мою совесть, для каковой цели посреди урока алгебры она ворвалась в класс вместе с разгневанной Татьяной Георгиевной, остановила урок и стала зачитывать мое произведение вслух. Однако добилась только того, что класс повалился под парты и выл на разные голоса от хохота, а учительница по алгебре колотила головой по столу и рвала на себя блузку, и была сизого цвета, и давилась от кашля. Татьяна Георгиевна тоже не выдержала и захихикала, чем и довела класс до такого состояния, что урок не смог продолжаться еще, по крайней мере, минут двадцать.