Татьяна Стекольникова - Правило злых одноклассников

1. Происходящее в романе не имеет никакого отношения к автору.

2. Любые совпадения действительности с героями, событиями, обстоятельствами и антуражем романа СЛУЧАЙНЫ.

Автор

День начинался обыденно и прозаически – на кухне.

– Стар-р-руха! Давай поцелуемся? – проскрипел попугай тем своим голосом, который Аполлинария при всей ее любви к Барбароссе, амазонскому какаду, терпеть не могла. И вообще… Она предпочитала, чтобы ее называли Алей – несмотря на возраст. Некоторые, когда им столько лет, сколько ей, уже внуков имеют, какая уж тут Аля! Она покосилась на свое отражение в стекле буфета, обидевшись на «старуху», и буркнула:

– Целуйся со своим Гущиным! Как ты его называешь? Эфенди? Господин, то есть. Вот с эфенди Гущиным и целуйся!

Аполлинария еще какое-то время смотрела на хохолок попугая, потом закрыла глаза. В ее воображении немедленно возник Максим Гущин, высокий интересный брюнет, с которым она вот уже три месяца пыталась создать нечто вроде семьи. Одновременно с Гущиным возник еще один брюнет – Продавец бананов, ее тайная страсть. С тех пор как Максим переселился к ней, с Продавцом бананов она не встречалась, считая, что следует хранить верность тому мужчине, с которым делишь кров, хлеб и постель. Продавца бананов звали Андреем, еще весной он перестал торговать овощами и фруктами, но для Аполлинарии навсегда остался Продавцом бананов. Именно так, с большой буквы. «Вот возьму и позвоню Продавцу бананов, – мстительно подумала она, злясь на Гущина, – вот пусть придет». Сердце знакомо сжалось, потом застучало в ритме рэгтайма – учащенно и с синкопами. И Аполлинария принялась мечтать о Продавце бананов.

– Эфенди! – вдруг заорал какаду, сокрушая ее мечты.

Аля вздрогнула и с сожалением перестала обнимать эфемерного Продавца бананов.

– Не шуми! – строго сказала Аполлинария, погрозив какаду пальцем.

Попугай немедленно притворился спящим. Глаза его томно затянулись пленкой. «Может, и вправду заснул?» – подумала Аполлинария, надеясь, что какаду наконец перестанет изводить ее нахальными предложениями. Но Барбаросса встрепенулся, потоптался на своей жердочке, наставил на хозяйку глаз – круглый, темно-коричневый и блестящий, совсем как миндаль в шоколаде, – и заявил:

– Эфенди хор-р-роший!

– Кто спорит? Конечно, хороший! Только в загс меня не ведет. А обещал! И заметь: никто его за язык не тянул, он сам меня замуж позвал! Я не напрашивалась! – Аполлинария возмущенно отодвинула чашку. Пить кофе совершенно расхотелось.

– Благословенны забывающие! – изрек попугай и повис вниз головой, отчего его хохолок уперся в дно клетки.

– …ибо не помнят они собственных ошибок, – продолжила она библейскую фразу и нахмурилась. – Ну да, сама и виновата. Не надо было мечтать!

Беседовать с птицей вошло у Аполлинарии в привычку. Барбаросса, как она подозревала, вовсе не попугай, а реинкарнация какого-то мудреца, уж слишком много этот представитель птичьих знал – и не только для какаду, но и для человека. И, что удивляло ее больше всего, этот попугай частенько вообще оказывался провидцем. Конечно, диалоги с Барбароссой случались у Али без свидетелей. Не хватало, чтобы кто-то услышал! Еще подумают, будто она сошла с ума, если всерьез воспринимает высказывания амазонского какаду!

Попугай, получивший пиратское имя за ярко-желтый, почти оранжевый, хохолок и противный характер, умел нецензурно ругаться по-турецки, безнаказанно вклинивался в человеческую беседу, отпускал провокационные замечания, таскал лучшие куски из тарелок, если его выпускали размять лапы, и вообще вел себя по-хамски, но ему все сходило с рук, вернее, с крыл – какие у попугая руки? А всё потому, что у Аполлинарии, сентиментальной, несмотря на давно не юношеский возраст, Барбаросса появился весной, после страшных и печальных событий, и она считала какаду чем-то вроде бонуса. А еще он напоминал о подруге Лиде… Попугай-то был ее, Лидкин, самолично куплен Лидией на стамбульском базаре! Столько лет Аполлинария с Лидкой вместе, с детского сада, никого ближе у Али не было, а теперь даже надежды на встречу с ней нет…