Аркадий Кириллов - Прах к праху

Пролог: Тихие Голоса в Камне

Туман в Хейвенсборо рождался в предрассветные часы, поднимаясь из черных вод реки Стикс, как дыхание спящего гиганта. Он заползал в узкие переулки исторического центра, цеплялся за мрачные готические шпили церкви Святого Игнатия, окутывал заброшенные корпуса ткацких фабрик на дальнем берегу – царство, которое местные с мрачной прямотой звали «Трещиной». Туман стирал границы, превращал знакомые очертания в призрачные силуэты, делал каждый звук – скрип вывески, отдаленный вой сирены – зловещим и одиноким. Он был саваном для живого города и покрывалом для мертвого.

Клементина Грейвз знала этот туман лучше многих. Она видела его из высокого окна подготовительной комнаты «Грейвз и Сыновья», пока наливала формалин в мерный цилиндр. Холодный, сырой воздух просачивался сквозь древние деревянные рамы, смешиваясь с резким, чистым запахом химикатов и слабым, но стойким ароматом лаванды, который Мэгги, их бальзамировщик, настойчиво распыляла, чтобы «освежить атмосферу». Клем не нуждалась в освежении. Эти запахи – металлический укус формалина, сладковатая тяжесть лаванды, пыльная затхлость старых ковров и мебели – были воздухом ее жизни. Они пахли домом. Они пахли покоем. Они пахли концом.

Ее руки, бледные и ловкие в тонких нитриловых перчатках, двигались автоматически, проверяя температуру раствора. Напротив, под белой простыней, лежало новое пополнение для крематория. Мистер Хендерсон. Восемьдесят два года. Сердце. Тихая смерть в собственном кресле перед телевизором. Клем уже прикоснулась. Краткое, теплое эхо – удивление, легкая досада («Опять этот дурацкий сериал не досмотрю…»), а потом – тишина. Как выдох. Такие были просты. Почти умиротворяющи.

Она взглянула на портрет отца в тяжелой раме, висевший на противоположной стене. Строгое лицо, холодные глаза. «Перчатки, Клементина. Всегда. Профессионализм – это стерильность. И внутри, и снаружи.» Его голос, отточенный и безжалостный, все еще звучал в ее голове, спустя год после того, как его собственное сердце остановилось в кабинете этажом выше. Он научил ее порядку, дисциплине, искусству достойно проводить в последний путь. Он научил ее скрывать. Всегда скрывать. То, что она видела. То, что она чувствовала.

Дар. Проклятие. Она так и не решила.

Ее пальцы непроизвольно сжались. Под перчатками шрамы невидимы, но она их чувствовала. Как ожоги. Каждое «эхо» оставляло след. Особенно громкие. Особенно темные. Она закрыла глаза, пытаясь отогнать навязчивую тень последнего кошмара – искаженное лицо женщины, крик, разрывающий тишину изнутри, запах дешевого парфюма и пота… Неделю назад. Тело нашли под мостом в «Трещине». Официально – передозировка. Для Клем – вспышка чистого, неистового ужаса, впившаяся в ее нервы как ледяная заноза. Она до сих пор чувствовала тот холод под ложечкой.

Внизу, на первом этаже, хлопнула входная дверь. Голоса. Грузчики из морга. Новое поступление.

Клем сбросила воспоминание, как тяжелый плащ. Профессионализм. Порядок. Она поправила безупречно чистый воротник своего темно-серого рабочего халата и вышла навстречу.

Морозный воздух ворвался в вестибюль вместе с металлическими носилками. На них – контур тела под черным пластиком. Молодое тело, судя по очертаниям.

– Еще одна для кремации, мисс Грейвз, – сказал старший грузчик, Билл, его лицо красное от холода и привычной бесчувственности. – Из «Трещины». Лиззи М. Двадцать три. Интоксикация опиатами. Документы.

Он протянул тонкую папку. Клем взяла ее, кивнув. Ее взгляд скользнул по черному пластику. Обычная процедура. Подписать, принять, подготовить. Перевести прах в урну. Отправить в небытие.

Но когда Билл и его напарник сняли пластик, чтобы переложить тело на катафалк бюро, Клем замерла. Девушка. Худенькая, с безвкусными розовыми прядями в темных волосах. Лицо еще не обрело воскового спокойствия смерти; на нем застыло что-то среднее между удивлением и… паникой. Как будто последнее, что она увидела, было невыносимым.