Ян Мак-Гвайр - Последний кит. В северных водах

© Ian McGuire, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2016

Абигейл, Грейс и Еве посвящается

Ecce Homo[1].

Шаркая ногами, он выходит из тупичка Клапписона на Сайкс-стрит и втягивает ноздрями воздух, в котором густо намешаны запахи скипидара, рыбной муки, горчицы, графита и резкая вонь утренней мочи из только что опорожненных ночных горшков. Чихнув, он проводит рукой по стриженой голове и почесывает промежность. Он обнюхивает пальцы, а потом медленно облизывает каждый по очереди, чтобы до последней капельки получить удовольствие за свои деньги. Дойдя до конца Чартерхаус-лейн, он сворачивает на север, на Уинкомли, и идет дальше, мимо таверны «Де Ла Поль», фабрики по производству спермацетовых свечей и мукомольного завода по переработке семян масличных культур. Над крышами складов он видит раскачивающиеся топы грот-и бизань-мачт, и до него доносятся крики портовых грузчиков и глухие удары деревянных молотков с соседней бондарни. Он задевает плечом вытертую до блеска красную кирпичную стену, мимо него пробегает собака и проезжает повозка, нагруженная грубо обработанными досками. Он вновь делает глубокий вдох, проводя кончиком языка по частоколу редких зубов. К нему приходит ощущение нового позыва, пока еще слабого, но настойчивого, нарастающего внутри – новой жажды, которую нужно утолить. Его корабль отплывает с первыми лучами рассвета, но до этого ему предстоит сделать еще кое-что. Он оглядывается по сторонам и спрашивает себя, что же привлекло его внимание. Он улавливает утонченный запах крови, доносящийся из мясной лавки, и подмечает, как колышутся засаленные юбки какой-то женщины. Он думает о плоти, животной и человеческой, а потом думает снова – нет, это еще не совсем то желание, решает он, оно еще не созрело и остается слабым, не слишком настойчивым.

Развернувшись, он возвращается в таверну. В этот утренний час бар почти пуст. В камине тлеет огонь, а в воздухе висит запах прогорклого масла. Человек опускает руку в карман, но нащупывает там одни лишь хлебные крошки, большой складной нож и монетку в полпенни.

– Рому, – говорит он.

Мужчина щелчком отправляет полпенни через стойку бара. Бармен опускает взгляд на монету и качает головой.

– Сегодня утром я ухожу в плавание, – объясняет мужчина, – на «Добровольце». Я напишу тебе расписку.

Бармен лишь презрительно фыркает в ответ.

– Я что, похож на дурака? – вопрошает он.

Мужчина пожимает плечами и на мгновение задумывается.

– Тогда давай так – орел или решка. Мой нож против стаканчика твоего рома.

Он выкладывает на стойку бара свой складной нож, и бармен берет его, принимаясь внимательно рассматривать. Открыв лезвие, он пробует его остроту подушечкой большого пальца.

– Отличный нож, не сомневайся, – говорит мужчина. – Еще ни разу меня не подводил.

Бармен вынимает из кармана шиллинг и показывает его мужчине. Подбросив монету, он с размаху накрывает ее ладонью. Оба смотрят на стойку. Бармен удовлетворенно кивает, забирает себе нож и прячет его в карман жилетки.

– А теперь можешь проваливать, – роняет он.

Выражение лица мужчины ничуть не меняется. Он не проявляет никаких признаков раздражения или удивления. Кажется, что для него потеря складного ножа – часть большого и куда более сложного плана, который известен лишь ему одному. Спустя мгновение он нагибается, снимает резиновые матросские сапоги и ставит их рядышком на барную стойку.

– Бросай еще раз, – говорит он.

Бармен выразительно закатывает глаза и отворачивается.

– Мне не нужны твои чертовы сапоги, – говорит он.

– Ты уже выиграл у меня нож, – заявляет ему мужчина. – И теперь не можешь отказаться.

– Мне не нужны эти чертовы сапоги, – повторяет бармен.

– Ты не можешь отказаться.

– Я могу делать все, что пожелаю, понял? – говорит ему бармен.

У дальнего конца барной стойки стоит, облокотившись на нее, шетландец[2] и смотрит на них. На нем красуется вязаная шапочка с помпоном и брезентовые штаны, заляпанные грязью. Глаза у него красные, опухшие и пьяные.