Рина Лаврена - Последний экспонат

Ледяной ноябрьский ветер гулял по пустым аллеям парка, срывая последние пожухлые листья с голых ветвей. Фонари, редкие и тусклые, создавали на асфальте дрожащие круги света, за пределами которых царила непроглядная тьма. В одном из таких островков света, на скамейке с облупившейся краской, сидела женщина. Ее пальцы нервно перебирали прядь темных волос, снова и снова накручивая ее на указательный палец – привычка, сохранившаяся со школьных времен, когда она так волновалась перед экзаменами.

Часы на городской ратуше пробили полночь. Звук, обычно едва слышный здесь, в глубине парка, сегодня казался оглушительно громким. Женщина вздрогнула и резко обернулась, почувствовав, как по ее спине пробежали мурашки. В темноте между деревьями что-то шевельнулось.

Шаги. Медленные, размеренные. Кто-то не спешил, словно знал, что ей некуда бежать.

"Кто… кто здесь?" – ее голос прозвучал неестественно высоко, почти детским.

Из тени вышел мужчина. Высокий, в длинном драповом пальто, с лицом, скрытым под полями шляпы. Его перчатки из тонкой кожи неестественно белели в лунном свете.

"Вы знали, что грех оставляет следы?" – его голос звучал мягко, почти заботливо, как у врача, объясняющего пациенту ход процедуры. "Как клей на страницах старой книги. Как трещина в венецианском зеркале."

Она попыталась вскочить, но ее ноги вдруг стали ватными. Перчатка коснулась ее щеки – прикосновение было удивительно нежным.

"Не бойтесь. Это будет… реставрация."

Лезвие блеснуло, отразив лунный свет.

Когда часы пробили час, на скамейке осталось лишь безупречно уложенное тело. Руки аккуратно сложены на груди, волосы расчесаны, лицо выражало почти блаженный покой. На соседнем сиденье лежала аккуратная карточка из плотного картона, на которой каллиграфическим почерком было выведено: "Экспонат №1. 12 марта 1972 года. Грех – ложь. Форма – чистая." Буквы "Р" и "С" были выведены с особым изяществом – автор явно гордился своим почерком.

Анна Соколова ненавидела воскресные смены. Музей современной истории в выходные превращался в склеп – пустые залы, тишина, нарушаемая лишь скрипом старых паркетных досок, и этот вездесущий запах – смесь нафталина, пыли и чего-то еще, чего она никогда не могла определить. Может быть, запах времени? Или забвения?

Она шла по длинному коридору запасников, где стеллажи с архивными коробками поднимались до самого потолка. Ее кроссовки (Анна всегда нарушала дресс-код, предпочитая удобство формальностям) мягко шлепали по бетонному полу. Сегодня ей нужно было найти фотографии для новой выставки "Город в 70-е" – очередная попытка директора привлечь посетителей ностальгией.

Когда она наклонилась к нижней полке, что-то блеснуло в глубине стеллажа. Анна нахмурилась и, отодвинув коробку с этикеткой "1976-1979", увидела кожаный уголок. Потянув на себя, она обнаружила старый чемодан – модель "дипломат", какие были популярны в советские времена. Кожа потрескалась по краям, металлическая фурнитура покрылась темным налетом, но замок блестел, словно его недавно трогали.

Сердце Анны почему-то забилось чаще. Она оглянулась – коридор был пуст. Дрожащими пальцами (почему они дрожат? она ведь просто нашла старую вещь) она нажала на замки. Они поддались с глухим щелчком, издав при этом звук, похожий на вздох.

Внутри, аккуратно уложенные, лежали:

Пятнадцать фотографий формата 9х12. Верхняя была слегка надорвана по краю. На ней – женщина на парковой скамейке, уложенная в неестественно красивой позе, как спящая принцесса из сказки. Но что-то было не так… Слишком бледная кожа. Слишком неподвижная грудь. И этот странный блеск открытых глаз.