Александра Фокеева - После комы

– Мы тебя похоронили уже! Ты это понимаешь?!

Женщина, пахнущая мылом и гвоздикой, тянула на себя тонкую больничную простынь бледно-лавандового цвета и повторялась. Эту фразу она произносила в пятый раз.

Я посмотрела на усатого мужчину в белом халате, стоящего справа от койки. У него был строгий взгляд и собранный вид. Казалось, будто он мог бы остановить этот балаган.

– Людмила Григорьевна, как договаривались, поспокойнее. – Мужчина в белом халате не подвел. – Александр Владимирович!

Это он обратился к еще одному мужчине в палате. Тот пытался улыбаться, но от усталости часто прикрывал глаза и улыбка сползала с лица. За ним стоял маленький мальчик и тянул его за руку, словно пытался увести его отсюда.

– Людмила… – Еле слышно произнес он, но она резко выпрямилась, поправила простынь и повернулась к мужчине в белом халате.

– Когда мы можем ее забрать домой? Когда она начнет нас узнавать?

– Я думаю, через неделю мы можем говорить о переводе на домашнее сопровождение пациента. Но не раньше. Что касается ее памяти, – он обернулся и задумчиво посмотрел на меня. Будто по внешнему виду можно было это предсказать. – Все индивидуально.

Женщина и мужчина одновременно раздраженно вздохнули. Словно они слышали подобные фразы уже не один раз.

– Дайте нам пообщаться с дочерью. Наедине. – Сказала Людмила Григорьевна. Мальчик отпустил руку растерянного мужчины и внимательно посмотрел на меня.

Мужчина в халате сказал, что у них есть пять минут и вышел. Я откинула голову на подушку. Захотелось спать.

– Аника… – Услышала я тихий женский голос. Словно кто-то говорил из другой комнаты. Больше ни звука. Я провалилась в сон.

***

– Она пролежала в коме пять лет, что вы хотите? – Над самым ухом громко спросил юный мужской голос.

Я попыталась открыть глаза. На веках будто лежал песок и не давал их приподнять даже немного.

– Хочу понять, когда мы сможем ей все рассказать, когда она будет бодрствовать дольше 10 минут, когда она что-то скажет сама…

Голос второго мужчины был знаком. От него по телу разливалось тепло. Родной. Но кто?

– Понимаю вашу тревогу, но ей просто нужно дать время. Постепенно вернется память, восстановятся функции организма. Возможно, все наладится. Но сейчас главное действовать осторожно. Бережно.

Какое хорошее слово. Бережно. Надо его запомнить. Но как, если я не помню ничего? Кто я? Кто эти мужчины? Нужно записать это слово. Где мои блокноты?

Я открыла глаза. Медбрат поправлял трубку, которая тянулась от моей вены на правой руке до аппарата, стоящего рядом. Слева от койки в кресле сидел грустный мужчина. Тот самый, который был с мальчиком в прошлый раз.  Заметив мой взгляд, он заговорил:

– Аника? Как ты, милая? Мама еще на работе. Филипп на футболе. Поэтому я один. Вот, пришел…

 Я попыталась переварить эту информацию. Закружилась голова. Сжала руки в кулаки, чтобы сконцентрироваться. Мне нужно было столько всего узнать. Я не могла снова провалиться в сон.

– Почему… вы зовете… меня Аникой? – Тихо произнесла я. Язык во рту словно набух и не ворочался. – Я Аня. Так написано… здесь.

Я взглядом указала на клочок бумаги с моим именем, который был на скотч приклеен над тумбой у койки.

– Но… – грустный мужчина растерянно посмотрел на медбрата, который не проявлял никакого интереса к разговору, и увлеченно жал кнопки аппарата, – ты сама просила так тебя называть. Ты не любила имя Аня.

Я не любила. Прошедшее время. Потому что он меня уже похоронил? Или потому что той меня больше нет? И он не знает, что полюбит эта новая Анна?

– Пять лет… – задумчиво произнесла вслух.

– Это неважно! – Грустный мужчина вдруг стал решительным. Он встал и заходил по комнате. – Мы поможем тебе вспомнить все. Нам только нужно время, как сказал медбрат Константин.

Медбрат тактично продолжал делать вид, что не слышал о чем мы говорили. Он взял с тумбочки папку и стал туда что-то записывать.

– Время? Но я уже потеряла пять лет. И я не помню вас. Никого. Даже себя.