Андрей Грязнов - Порог Кассандры

Имя – это клеймо, полученное в тот миг, когда душа ещё кричит от боли рождения.

Подслушано в монастыре

Колокол ржавел, как всё к чему она прикасалась.

Анна наклонилась ближе, заслоняя огонь свечи от сквозняка, и вгляделась в металл. Тусклый, шероховатый, обманчивый. Лица в отражении было не видно, только намёк. Ад не отражается. Он смотрит изнутри. Пальцы скользнули по бронзе. Холод. Тишина. И в ней – имя. Тяжёлое, как отголосок забытой молитвы.

Мегера.

Так прошептала мать при родах. Уверенно, без дрожи.

Отец промолчал.

Почему не София? Не Агата? Не имя-цветок, а имя-приговор. Позже она стала Анной. Но имя не переписывается. Оно прожигает ткань судьбы.

А может, с него всё и началось?

Она глубоко вздохнула. Почти бесшумно.

Анна знала, как никто другой – Мегера не та, кого боишься в детстве. А та, кем становишься, когда страх покидает тебя окончательно. Она не приходит с громом. Она появляется в тишине. Когда в обычной квартире срывается женский голос. Когда в руке дрожит телефон. Когда ты говоришь себе: «Это был просто срыв».

Она уже рядом.

Сегодня у неё не змея в волосах, а строгий пучок. Пальто сидит безупречно. Ногти – цвета засохшей крови. Она пахнет кожей, табаком и тем, что напоминает: ты перед кем-то очень виноват. Она появляется там, где ярость долго прятали под улыбкой. Где долг придавал достоинству привкус ржавчины. Где шептали: «Потерпим».

Мегера – не терпит.

В её взгляде холодная сталь. Не беспощадность, а древнее материнское право, которое не спрашивает разрешения. Справедливость по ту сторону морали.

Если ты предал родную кровь, ты услышишь, как её каблуки цокают в ночной тишине твоей лестничной клетки. Она не убивает. Она напоминает. Тихо. Вежливо. Но каждое её слово – как шов без наркоза. Через неё говорит сама Земля. Не суд. Не закон. А память, которую не отменить, кровь отцов и вина детей. И радуйся, если она заглянет к тебе просто предупредить. А не взыскать.

Колокол молчал.

Он не звал к Утрене.

Он стерёг тьму.

Анна откинулась спиной к холодной кладке и позволила воспоминаниям забрать себя.

Каждый суд начинается с паузы.

Но за этим молчанием – голос,

который ещё не решился звучать.

И если ты слышишь его – ты уже не зритель.

Женщина в чёрном

То утро ничем не отличалось от множества других.

Анна – немного за тридцать, адвокат – проснулась в новой квартире на Ленинском, выпила крепкий кофе и подошла к окну. За стеклом текла река машин. Город вдыхал людей – как усталый организм вдыхает свежий воздух, чтобы к вечеру – выдохнуть обратно: обессиленных и опустошённых.

Она стояла с чашкой в руке, когда вдруг… ей показалось, что по тротуару напротив идёт та самая Женщина в чёрном.

Та, что в последнее время приходила не только в снах, но и в переходах метро, в зеркальных витринах, даже в мелькнувших отражениях лифтовых дверей. Всегда чуть в стороне. Всегда в черном пальто. С кожаной сумкой, закинутой через плечо. С лицом, которое никогда не поворачивалось полностью – но Анна уже знала черты.

Женщина не оглянулась. Просто прошла мимо. Как сигнал. Как повтор. Как приглашение вспомнить.

Анна невольно сжала пальцы на чашке.

– Галлюцинация. Недосып. Придумала, – сказала она себе. И тут же поняла: не верит. Она знала, что это не просто усталость. Это было напоминание.

День пролетел быстро. Офис. Фитнес.

Вечером – театр на окраине по личному приглашению режиссёра Штифмана.

Развод с молодой женой – тихий, без сцены. Вдох, выдох и крестное знамение в спину уходящей. Уже бывшей. Он не умел благодарить словами. Благодарил спектаклями.

Где-то между делами – короткая видеосвязь со следственным изолятором.

Её клиент – парень, лет двадцати. Звать – Павел.

Убил мать.

Не самое желанное дело. Но Марков, председатель коллегии, попросил взять – она согласилась. Сказала «да» почти автоматически.

Она едва его слушала.

Павел говорил спокойно, внятно. Голос молодой, глаза васильковые. Пальцы – как у пианиста. И в этих пальцах совсем недавно был нож. Недолго. Но достаточно, чтобы пролить кровь матери. Не символическую. Настоящую.