Наталья Александрова - Попугай в пиджаке от Версаче
Викентий Федорович на секунду задержался перед большим окном и окинул взглядом свое отражение. Была у него такая тщательно скрываемая привычка. Он ловил свое отражение в каждом зеркале, в каждой витрине, в зеркальных окнах машин, в обычных окнах…
Как всякая тщательно скрываемая привычка, эта привычка Викентия Федоровича была хорошо известна его коллегам и подчиненным. Не лишенный артистизма Сахаринов часто передразнивал начальника (конечно, только в его отсутствие) – застывал перед зеркалом с выражением печальной отрешенности на лице, медленно поводя головой, как павлин, и делая вид, что пытается разглядеть свой профиль.
Животовский смотрелся в зеркала не от самовлюбленности, не от самоуверенности. Напротив, несмотря на свое достаточно высокое положение, несмотря на свою известность, этот сорокалетний мужчина страдал неизжитыми подростковыми комплексами. Он был мучительно неуверен в себе. Ему казалось, что в его внешности или одежде что-то не в порядке, что-то не так – не застегнуты какие-нибудь важные пуговицы, или развязались шнурки, или неприлично растрепались волосы…
Викентий Федорович мучительно боялся показаться смешным.
Он на секунду задержался перед большим окном в холле, окинул быстрым взглядом свое отражение, убедился, что все в порядке – чуть редеющие темные волосы хорошо уложены и умело закрывают намечающиеся залысины, модные очки без оправы сидят так, как надо, длинный черный кожаный плащ с узким воротничком из голубой норки застегнут на все пуговицы.
Он воровато оглянулся – не заметил ли кто, как он смотрится в это окно.
В холле телецентра никого не было. Большинство сотрудников давно разошлись по домам, а разные дежурные и ведущие ночных передач сидели тихо, как мышки, по своим звуконепроницаемым норкам, занимаясь делом.
Только немолодой охранник в своем деревянном вольере изображал бдительность.
На самом деле охранник разгадывал кроссворд, и сейчас он мучительно ломал голову, пытаясь отыскать столицу европейского государства из девяти букв, с буквой «Г» точно посредине. У него даже мелькнула шальная мысль попросить помощи у Викентия Федоровича, но он спешно прогнал эту мысль – известный режиссер, большой начальник, безусловно, рассердился бы на него за такую фамильярность.
Хотя на самом деле Животовский нисколько бы на него не рассердился и подсказал бы эту несчастную столицу, потому что как раз в Стокгольм собирался по делам в следующий понедельник.
– До свидания, Викентий Федорович! – льстиво проговорил охранник, на всякий случай пряча кроссворд в стол.
Животовский ничего ему не ответил. Не от руководящего хамства, а оттого, что мучительно пытался понять – видел охранник, как он смотрелся в зеркало, или нет.
Автоматические двери открылись, выпуская известного режиссера и большого начальника, и плавно закрылись у него за спиной.
Викентий Федорович нашарил в кармане плаща брелок автомобильной сигнализации. Выполненный в форме жизнерадостного кролика, этот брелок напоминал Животовскому поездку в Америку, интервью, которое он давал журналу «Плейбой», и неудачную попытку выставить свой последний фильм на «Оскар».
Животовский вспомнил – и расстроился.
Для того он и держал этот «плейбойский» брелок – чтобы не зазнаваться, чтобы находиться в постоянном творческом поиске, для которого требуется плохое, а лучше – отвратительное настроение.
Он нажал кнопку, и любимый «пежо» отозвался со стоянки радостным ржанием.
Животовский подошел к машине, предвкушая двадцать минут покоя в уютном салоне, пахнущем дорогой кожей и комфортом, под чарующую музыку Гаэтано Доницетти…
И в это время из-за громоздкого джипа Гоши Шапшевского, коммерческого директора телеканала, выскользнула сутулая фигура.
Узнав этого человека, Викентий Федорович огорчился.
Это было не то отвратительное настроение, которое нужно для поддержания творческого тонуса. Это было тоскливое предчувствие утомительного разговора с занудой. К тому же еще не совсем нормальным занудой.