Мария Рождественская - Полукровки

Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов.

Исаак Ньютон

Крохотный человечек – розовощекий младенец с карими глазами – потянул свои маленькие ручки в сторону аквариума с золотой рыбкой. Кареглазую девочку, что всего три дня назад появилась на свет, сейчас гораздо больше занимала пышнохвостая обитательница стеклянного сосуда, нежели красивый статный мужчина, стоявший подле детской кроватки.

Мужчина с нежностью наблюдал за дочкой. Однако взор его таил в себе не только отцовскую нежность, но и глубокую печаль. Печаль сына, разлученного с матерью.

Последний раз он видел свою мать поздней осенью. Она явилась ему в естественном облике, пожелав при этом выйти на покрытый клочками заиндевелой травы берег вблизи леса. Снег тогда еще не выпал, и картина засыпающей природы являла собою довольно удручающее зрелище. Голые ветки деревьев беспомощно дрожали от пронизывающего ветра, а блеклое небо выглядело столь же безжизненным, как и земля, устланная ковром опавших листьев.

На фоне пожухшей травы и мертвых листьев встретившее его существо выглядело средоточием энергии и жизненной силы. Мощная и статная, его мать в тот день была прекрасна – в лучах неяркого ноябрьского солнца она выглядела еще величественнее, чем обычно.

Ты искал встречи, – услышал он вместо приветствия.

Он знал, что ее нынешнее обличье хоть и с трудом, но позволяло воспроизводить человеческую речь. И все же его мать предпочла начать разговор иначе.

– Я давно не говорила с людьми, – сказала она вслух, «услышав» его невеселые мысли. – Нет нужды.

В ее журчащем голосе ему почудилась плохо скрываемая ирония.

– Мама! Я не хочу, чтобы ты уходила! – воскликнул он, полный отчаяния. – Мы что, не можем прийти к согласию?

– Жить так, как хочешь ты – невозможно. Ты либо здесь, либо там.

Он смотрел на ее отливающую золотом чешую и понимал, что мать права. Он хотел невозможного. Мечтал соединить два разных мира, жаждал всеобщего процветания. При том, что ни один из этих миров вовсе не хотел объединения с другим, да и совместное благоденствие мало кого интересовало… И все же он верил, что у него может получиться. Сам факт его существования являлся живым доказательством, что затея осуществима.

– Мама, – с подростковой горячностью сказал он, – но ведь я наполовину человек! И раз я родился и существую, значит, с моими способностями можно жить среди людей и использовать дар во благо…

– Нет, нельзя! – жестко ответствовала она. – Я пришла в человеческий мир лишь на время. Мне был нужен наследник. Ты, мой единственный сын… Разве тогда я могла предположить, что человеческое естество в тебе окажется сильнее?

– Я всего лишь хочу помогать людям.

Она холодно рассмеялась, прищурив темные глаза.

– Для человека, сын мой, ты уже достаточно взрослый, если не сказать – старый. И почему в тебе по-прежнему говорит незрелая юность?

– При чем здесь юность?! – взорвался он. – Или желание исцелять людей, помогать укрощать стихийные бедствия – все это, по-твоему, незрелая юность? Я хочу бороться с бедностью, горем, болью… Об этом мечтает любой настоящий человек.

Он едва смог разобрать слова ответной тирады сквозь скрежет зубов.

– И ты всерьез веришь, – вопрошала она, – что сборище подлых дегенератов, именующих себя Комитетом, разделяет твои благие намерения? Ты удивительно наивен! Да, совсем как любой настоящий человек.

Он, конечно же, им не верил – этим алчным людям с черными сердцами и убогими мыслями. Такие люди существовали всегда, по крайней мере, на его веку. Менялось только название, но не суть. Охранка, комиссариат… Теперь вот был Комитет Государственной Безопасности. Он смотрел в их серые лица и видел то же, что и прежде. Расчетливые холодные глаза, жесткие линии ртов… И слышал он те же мысли, что и раньше: догнать и перегнать, сломать, согнуть, доказать… Однако, в руках этих, новых, имелся весьма существенный козырь.